Я очки на глаза надвинул, за перила вцепился… Меня теперь только с перилами отодрать можно. Очки у меня противотуманные за десять марок, я сквозь них за версту все отлично вижу. И сейчас вижу… как назло!

Когда — раз! — заметили, что я над ними в очках стою: без «марголина», без бати, без всего.

— Хэрр! — кричит один качок. — Вы не знаете, где живет хэрр Лукацкий?

И все по-немецки, натаскался, гад, на предыдущих жертвах.

— Какой Лукацкий? — вежливо интересуюсь.

А сам уже с ними совсем простился. Только подумал: если что — уползу в комнату, умру, а уползу. Пусть потом гадают: живой я или мертвый.

А другой нагло отвечает:

— Да маленький такой, херр, и рыжий весь. Как… вы.

Я голову потер, на носки привстал.

— Как я? — спрашиваю. — Не, господа, не знаю. Таких, как я, тут нет.

И все тоже по-немецки, на хох дойче! Во, блин: перед смертью чужой язык выучил! Куда мне теперь с ним?

Те лбы почесались и так злобно между собой заспорили: да он, да не он!.. Я уже ни одного слова понять не мог. Только слышу один шипит:

— Шиш тебе эти немцы что скажут! Пошли отсюда.

Не по-немецки сказал, курва, не по-нашему. Развернулись и — марш-марш. Я опустился на мой кожаный дрековый диванчик, а он такой теплый-теплый, мягкий-мягкий, родной. Так я его обратно в комнату затащил — из благодарности.

Ну да, соображаю, откуда им догадаться, что я тут живу. Даже полиция об этом еще не знает. А у меня что, на лбу написано, что я Лукацкий? Хрен такая фамилия на нем вся уместится. И нигде этого не написано. Спущусь лучше вниз, посмотрю почту, успокоюсь. Вдруг там письмо с родины.

Когда подходил к почтовому ящику (он у меня внизу, у подъезда, где все остальные, — третий слева), сквозь свои противотуманки вижу ясно, как перед смертью, на ящике, где крышка, моей рукой вот такими буквами «Лукацкий» написано. Ну кто это мог, кроме меня, написать? Конечно, полиция! А? Что? Чего мне теперь бояться?

А эти дураки ничего не заметили. Или заметили? Так чего тогда я живой? Это что же: говорить по-немецки они уже могут, а читать нет? Наймут же идиотов неграмотных на мою голову… Слава богу!

Как я уехал из Киева? А разве я оттуда уехал? Ладно, ладно, я не родился в Германии, хотя, если судить по фамилии, что-то немецкое во мне есть. Давайте по слогам и все хором: Лу-кац-кий! И обязательно с восклицательным знаком в конце, так надо. Видите, в самой середке слово «Кац» — исконная немецкая фамилия, все остальное — для маскировки. А вы думали Кац — еврей? Сами вы жиды! Хотя нет, жид — это светлая, творческая личность. А вы?..

И тем не менее, Кац — дойч, бош, колбасник. Хотите поспорить? Очень хотите? На мою «ифу»! А с кем? Ну, с обществом «Память». Кстати, где оно? Если проиграю, пусть берет мою ласточку даром. Под кем она сейчас, чуда африканская, бегает?

А если выиграю, пусть их Папа Васильев станет Фишером и приедет в Бад Пюрмонт на каникулы. Пусть глянет, сколько у него здесь однофамильцев. Да не Васильевых… Нет, лучше все-таки проиграть. На фиг он здесь нужен…

Что такое оказаться в Киеве без бандитов, я понял, когда уезжал. У немецкого посольства дойчи поставили такой супервагончик, и там консул Шац из Восточной Германии выдавал евреям анкеты. Но не сразу, сначала нужно было занять очередь и через два месяца приехать за анкетой, еще через два года нужно было сдать анкету заполненной. А потом неизвестно сколько ждать приглашения на ПМЖ. Ну какой еврей будет два месяца занимать очередь, чтобы потом два года заполнять анкету, даже на выезд из концлагеря?

Но на этот раз все было очень круто. Заполнить анкеты вместе с евреями захотели все братские народы бывшего СССР. И антисемиты — в первую очередь. Они тоже прочитали себя по слогам, обнаружили еврейские корни, и около вагончика столпилась такая офигенная очередища! Некоторые евреи с тревогой спрашивали друг друга:

— Простите, вы тоже еврей? Вы знаете, и я тоже! А эти… все — тоже евреи?

На что некоторые евреи испуганно отвечали:

— Подумаешь! Сейчас все хотят стать евреями. Недавно меня один шахтер спросил: и дэ ты бул, колы тут нимци булы? А счас, смотрю, и он в очереди!

Кто-то лез со своими еврейскими шуточками:

— А если им всем предложить обрезаться, прямо тут, у вагончика? Вот будет хохма!

А некоторые печально вздыхали:

— Послушайте, так нам никогда не попасть в Германию. Попадут те, кто первый в очереди. А когда евреи были первыми за чем-то?

И только я, Рыжий, не вздыхал и не бежал быть первым в очереди. Я позвонил одному молодому козлу Коле, который, как бы по поручению немецкого консульства, эту очередь делал. С желающих все же уехать, а не просто потусоваться в очереди Коля брал всего пятнадцать баксов. Но те, кто ему платил, входили в вагончик первыми, а те, кто не платил, иногда не входили вообще. Я пригляделся к этой структуре и решил все же уехать.

— Вы — Коля! — поприветствовал я Колю по телефону. — Я плачу пятнадцать баксов наличкой. О’кей?

— Не о’кей! — проблеял Коля.

— Понял. Плачу двадцать, но ты мне сам вынесешь анкету из вагончика.

— Не вынесу! — буркнул Коля. — Вы все козлы!

— Не спорю, — сказал я. — Мы все козлы, и ты первый. Дай, козел, анкету козлу за двадцать пять баксов.

— Все — козлы! — не сдавался Коля. — Кто сказал послу, что в очереди орудует украинская мафия? Ладно бы русские или там украинцы — младенцы… но вы-то древние… Вот теперь сам Шац лично будет строить вас и заводить в вагончик… бесплатно, а я умываю руки.

Блин! И как же теперь без бандитов? Не могли подождать моего отъезда.

Чтобы получить анкету, пришлось самому взяться за очередь, совершенно бескорыстно, за интерес, за мой, блин, интерес. За ночь составил список, каждому дураку показал его место, вверху списка крупно написал «Лукацкий». Не первая фамилия в списке, но чтоб знали. И подал Шацу.

— Ви кто такой? — очень по-русски заорал Шац. — Ви есть Колья? Посол запретил списки евреев. Только живой очередь. И только настоящий еврей.

— Я — настоящий еврей, господин Шац, сибирский. Показать? За остальных не ручаюсь. Но очередь живая. Вы не верите?

— Лукацкий!

— Так, это я…

— Попкин!

— Есть Попкин!

— Альперович!

— Тут!

— Живая очередь, господин Шац. Живей не бывает.

Но Шац порвал мои списки, смешал на хрен все языки и народы и кинул их в урну рядом с вагончиком.

Анкету я таки получил, но последним. Заполнил и сдал. Какие мои годы? За месяц до отъезда перешел на нелегальное положение. Андрюхе тогда стало не до меня: Папа навесил на него восемьдесят тыщ. У меня тоже бабок не было, но был друг Витька. Он и купил мне билет на поезд до Берлина, его мать наделала котлет, и я в чем был, прямо из-под «ифы», с восемнадцатью марками и десятью долларами, с буханкой черного хлеба в сумке, с полпалкой колбасы и этими котлетами сел в поезд.