– Давайте посмотрим наркозную карту, – предложила Соня. – Там указан тот же объем кровопотери.

– Ну естественно! Сколько хирург говорит, столько анестезиолог и укажет. Где доказательства, кроме писанины этой старой дуры? Отделяемое по дренажам? Нет, оно в норме! Клинический анализ крови? Где же он? – орал Стрельников. – Где падение показателей красной крови? О, его просто нет! Лариса Васильевна так хотела меня дискредитировать, что забыла даже взять анализ крови!

Соня покачала головой. Одна лаборантка на всю больницу, в восемь вечера она как раз ходит брать вечерние «сахара», и найти ее не так-то просто. Можно потерять час или больше, а при продолжающемся кровотечении нельзя позволить себе подобной роскоши, тут каждая минута на счету.

– Виктор Викторович, а низкое давление и тахикардия, зафиксированные в карте наблюдения, вам ни о чем не говорят? – резонно заметила она.

– Больной недолит! – взвился Стрельников.

– Да почему недолит?

– Да потому, что ваши дорогие анестезиологи не умеют давать наркоз!

– Почему-то только вашим пациентам, – не удержалась Соня.

– Что?

– Ничего. Только у вас к ним претензии.

Виктор Викторович расхохотался слишком уж весело для натурального смеха:

– Да, потому что ваш потолок – это аппендэктомия. Освоили и не хотите ничего больше делать. Ай, ой, тут у нас деревня Пупыркино, и мы простые фершалы! Ничего не хотим, ничем не интересуемся. Зато профессора подставить готовы каждую секунду. На это и ум, и энергия откуда-то берутся!

Он подошел вплотную к Сониному столу и стал смотреть сверху вниз, как учитель, поймавший туповатую школьницу со шпаргалкой. Соня хотела бы сказать, что Стрельников обнаглел и должен не бочку катить на Ларису Васильевну, а благодарить ее, что спасла пациенту жизнь. Потому что мог дежурить хирург из поликлиники, который бы на обход в палату интенсивной терапии просто не пошел, а к утру больной бы умер от продолжающегося кровотечения, и тогда Стрельникову грозило бы уже не легкое недовольство пациента, а полновесное уголовное дело. Так что лучшее, что может сейчас сделать Виктор Викторович, – это просто заткнуться. Да, все это необходимо было сказать зарвавшемуся профессору, но отличница снова победила.

– Ну да, возможно, Лариса Васильевна немножко погорячилась, – промямлила она. – Не исключено, что следовало еще немножко понаблюдать, взять красную кровь, прежде чем хватать больного в операционную. Но дело сделано.

– Да, и я требую, чтобы администрация как-то отреагировала на подобное самоуправство! Сегодняшнюю ситуацию уже не исправить, но можно хотя бы предотвратить следующие!

«Как? Вы хотите научиться лучше оперировать?» – этот ответ вертелся на языке, но Соня не озвучила его.

– Необходимо отправить Ларису Васильевну на пенсию, прежде чем она окончательно свихнется и устроит здесь массовую резню! – заявил Стрельников с пафосом.

Соня покачала головой. Для старушки работа была вся ее жизнь. Она любила свое дело, любила пациентов, отлично оперировала. Острый глаз и твердая рука, помноженные на многолетний опыт, давали превосходный результат. Отказаться от такого специалиста в угоду зарвавшемуся профессору?

Самое грустное, что в данной ситуации Лариса Васильевна все равно осталась бы виноватой. Допустим, она проявила бы коллегиальность и по телефону доложила Стрельникову про пациента. Тот, допустим, даже не стал бы давать идиотских советов подождать, понаблюдать да проконтролировать красную кровь, а сразу бы приехал. Живет он достаточно близко, но пока оделся, пока завел машину, пока вырулил, пока то-се, считай, час потерян. Мог за этот час пациент помереть? Да легко! А мог впасть в геморрагический шок третьей степени? Да легче легкого! Может, и выжил бы потом, но мозги на место могли и не вернуться. Вот она, цена коллегиальности, человеческая жизнь. И Лариса Васильевна потом никогда и ничего не смогла бы доказать. Никто бы не вспомнил, что профессор не уделил должного внимания гемостазу. Не стал бы выискивать у пациента нарушения свертывающей системы. В твое дежурство человек умер от кровотечения – все, точка. Ты виновата.

Так что действия Ларисы Васильевны были абсолютно правильными со всех точек зрения. Только почему же язык прилипает к горлу, когда Соня хочет сказать об этом Виктору Викторовичу?

Выпустив пар, Стрельников весь день был с нею очень любезен. Хвалил Сонино хирургическое мастерство и сказал вдруг, что ясно видит в ней научный потенциал. Надо ей думать о диссертации: человека с такой головой, такими руками да еще с ученой степенью куда угодно примут на работу.

Соня слушала, и впервые в жизни ей было тошно от похвал. Впервые не хотелось быть отличницей. Смысл дифирамбов Стрельникова просматривался ясно: потопи Ларису Васильевну, спровадь на пенсию, и я тебе помогу подняться.

Она чувствовала, что, опираясь на такого скользкого типа, подняться невозможно, но не могла себя преодолеть и сказать Виктору Викторовичу, чтобы заткнулся.

Так прошел тягостный день, и, чтобы сконцентрировать всю гадость в одной точке, она позвонила Герману и сказала, что не выйдет за него.

– Сонь, я же тебя не тороплю, – растерянно произнес Герман. – Какая была необходимость будить меня среди ночи с этой новостью?

– Ой, прости, – ахнула Соня. – Забыла опять о разнице во времени. Я просто не хочу больше морочить тебе голову, а то ты ждешь меня и пропускаешь другие варианты.

– Я никогда не думал о тебе как о варианте.

– Да знаю я! Просто это некрасиво: ты взрослый человек…

– Ты хочешь сказать старый? Типа из-за тебя трачу в одиночестве последние деньки жизни?

– Да нет, Герман, не передергивай! Что за манера у тебя угадывать, что я думаю, бесишь просто! Я в тебя не влюблена, я не скучаю по тебе, и я не могу бросить родителей и работу, чтобы жить с тобой. Если честно, я вообще не хочу с тобой жить, вся эта уборка и готовка меня пугают!

– Стирка и глажка.

– Что?

– Еще стирка и глажка, – сказал Герман, – и походы в магазин. Много всякого быта. Но это все решаемо. Что-то ты сделаешь, что-то я, что-то пропустим. Просто мне казалось, что мы с тобой связаны очень крепко. Я думал, ты – моя судьба, несмотря ни на что. Не знаю прямо, как это выразить, но так есть.

– Я не твоя судьба, Герман. Я слабая, трусливая, ленивая женщина, которая не справляется со своей работой, вот и все. Я даже не такая красивая, какой ты меня видел. Наверное, если бы я в тебя влюбилась, все было бы иначе, – вздохнула Соня. – Я старалась бы стать лучше ради тебя. А так…

– Знаешь что, – перебил Герман, – до Нового года я обещаю тебе открытую гавань.

– В смысле?

– В смысле, если ты вдруг сообразишь, что накосячила, не волнуйся. До Нового года я тебя жду. Может, и дольше, но до Нового года точно.

– Герман, я тебе специально позвонила, чтобы ты…