Как видно из этой выписки, притягательность магнетизма состоит в том, что мыслимый как совершенная система Вселенной он является оккультным по характеру и, следовательно, открывает посвященным свои тайны. Фактически успех де Менодука в Лондоне объясняется отчасти тем, что его принимала и поддерживала группа мистиков-сведенборгиан и алхимиков. Саутей считал все это «надувательством» и называл ссылки де Менодука на Бога и Иисуса «богохульством», и, тем не менее, он дал положительное заключение по месмеровой теории и практике, в котором для коллег приготовлено достаточно мяса, чтобы потренировать свои зубы.

Сэмуэль Тейлор Колридж интересовался животным магнетизмом на протяжении всей жизни, но так и не составил себе никакого определенного мнения. Влияние месмеризма на поэму «Древний Мореплаватель» очевидна:

Связал он его сверкающим взглядом —

И свадебный гость застыл,

Стоит, как ребенок послушный, рядом:

Да, так Мореплаватель соизволил.

Но после посещений лекций Й. Ф. Блюменбаха в Геттингене в 1798–1799 годах Колридж убедился, что на самом деле в месмеризме ничего нет, и исключил наиболее явные ссылки на него из своей поэмы, которая была написана в 1797 и 1798 годах. Однако в 1817 году он услышал, что Блюменбах изменил своему скептицизму, и это обстоятельство возбудило интерес у Колриджа. В 1820 году в заметках по поводу «Жизни Уэсли» Саутея он сообщает, как на протяжении девяти лет изучал «зоомагнетизм», много чего перечитал, но так и не встретил ни одного очевидца, и потому до сих пор не уверен и находится «в состоянии философского сомнения», как он скажет в 1830 году. В заметках 1820 мы читаем:

Когда меня спрашивают, что я думаю по этому поводу, я отвечаю, что свидетельства лишь усиливают скептицизм и поп liquet[41]; эти сомнения слишком сильны и очевидны для беспристрастного ума, чтобы быть удовлетворенным его (месмеризма) фальсификациями или его возможностями опровергнуть обвинения в обмане и случайных совпадениях; сомнений слишком много, чтобы сформулировать какую-нибудь теорию, которая могла бы выдвинуть гипотезу, объясняющую неясные и случайные условия и обстоятельства, существование взаимосвязанных способностей человеческого духа.

Колридж приводит слова немецкого ботаника Рудольфа Тревирануса (1779–1864), который сказал ему: «Я понял, что не стал бы верить в твои рассказы; и поэтому вполне резонно я не желаю и не жду, что ты поверишь моим».

В 1822 году Перси Шелли написал поэму «Магнетическая леди своему пациенту» (опубликована десять лет спустя в «Athenaeum»). Шелли познакомился с месмеризмом не только через 51-е письмо Саутея, но также благодаря доктору Джону Полидори, врачу лорда Байрона (он появляется в июне 1816 года на Villa Diodati, где Байрон, Шелли, Мэри Шелли и Клер Клермонт состязались в написании рассказов о сверхъестественном — игре, давшей миру Франкенштейна). Первый стих поэмы Шелли говорит о поэтическом погружении в транс:

«Sleep, sleep on! forget thy pain;

My hand is on thy brow,

My spirit on thy brain;

My pity on thy heart, poor friend;

The powers of life, and like the sign,

Seal thee from thy hour of woe;

And brood on thee, but may not blend

With thine».[42]

Когда пациент (Шелли) просыпается, женщина вопрошает поэта о его месмерическом диагнозе:

«The spell is done. How feel you now?»

«Better, quite well», — replied

The sleeper. — «What would do

You good when suffering and awake?

What cure your head and side?»

«What would cure, that would kill me, Jane;

And as I must on earth abide

Awhile, yet tempt me not to break

My chain».[43]

Смена ролей — гипнотизер здесь женщина, а объект гипноза — мужчина, для того времени весьма примечательна. В «Записках о Шелли» друг поэта, Том Медуин, так говорит о том эксперименте, из которого выросла поэма:

Шелли испытывал мучения от болезненного недуга, постоянно грозившего летальным исходом (камни в почках), и страшных приступов, каждый из которых для его чувствительных нервов был равносилен смерти. Я видел практику магнетизма в Индии и Париже и, уступив его мольбам, согласился попробовать действенность этого средства. Сам Месмер не мог бы надеяться на более полный успех. Возложение моей руки на его лоб мгновенно прекратило спазм и бросило его в магнетический сон, который лучше было бы назвать сомнамбулизмом. Присутствовали госпожа Шелли и госпожа Джейн Вильямс. Эксперимент повторялся неоднократно. Во время этих трансов я задавал ему некоторые вопросы. Он всегда настраивал свой голос в тон моему. Я спрашивал его о жалобах и о том, как его лечить (обычная практика месмеризма), он отвечал: «Что может меня излечить, то может меня убить». Он также импровизировал на итальянском, хотя никто никогда не слышал, чтобы он писал на этом языке.

Возможно, это загадочное «Что может меня излечить, то может меня убить» перекликается с тем, что в его время операции по удалению почечных камней часто заканчивались летальным исходом. В «Записках о Шелли» Медуин добавляет:

После моего отъезда из Пизы он подвергался магнетизации одной дамой (Джейн Вильямс), что породило прекрасные строки «Магнетической леди своему пациенту», а во время операции он сделал то же самое замечание на вопрос о его болезни, как в свое время и мне: «Что может меня излечить, то может меня убить». Миссис Шелли тоже магнетизировала его, но скоро прекратила это занятие, когда увидела, что он встал однажды ночью во сне и подошел к окну (к счастью, закрытому), вернувшись к своей старой привычке снохождения.

Наконец, стоит отметить среди викторианских поэтов Роберта Браунинга, довольно туманная поэма которого, «Месмеризм», впервые опубликована в «Мужчине и женщине» (1855) Она посвящена типичной для девятнадцатого века теме — контролированию и месмеризму на расстоянии. Хотя другие поэты тоже имели дело с трансом (как Китс в поэме «La Belle Dame Sans Merci», написанной в 1819 году), поразительно, что писавшие о месмеризме в стихах, находились более под впечатлением от его клинического потенциала, нежели от чего-то паранормального. На первый взгляд, легко предположить, что скорее спиритуальная сторона месмеризма должна была бы стать хлебом и вином для романтиков. Может быть, они мало знали о ней; Саутей в своем письме не упоминает о ней вовсе. А может быть, они знали о ней, но не верили. В любом случае, в первые годы девятнадцатого столетия пламя животного магнетизма тлело благодаря лишь нескольким интеллектуалам. Однако вскоре его раздует в настоящий инфернальный огонь всего один человек — Джон Эллиотсон.