Колени ее дрожат. Она не решается посмотреть на Паудля.

Йоун слабо улыбается.

– Похоже, мне надо было чудом избежать смерти, чтобы ты стала примерной супругой.

Будь Роуса дерзкой, как Катрин, она бы ответила, что на волосок от смерти и он был покладистым мужем. Она через силу улыбается.

– Я сделала жаркое.

Краем глаза она видит, как обмякают плечи Паудля и как он выходит вон. Она старается не думать о боли, отразившейся на его лице.

– По мне как будто целое стадо лошадей проскакало, – говорит Йоун.

– Тебе нужно отдохнуть, elskan. Поспи. – Ее так и тянет побежать вдогонку за Паудлем. Взять его за руку, прижаться к нему и сказать… Что она ему скажет?

– Я и без того слишком долго спал. Поди сюда. – Йоун берет ее ладонь и целует. От его прикосновения по коже пробегает дрожь.

В далеком темном углу расправляет крылья кречет. Услышав шуршание перьев, Йоун вздрагивает, оборачивается к Роусе и с силой сжимает ее руку.

– Ты никому не расскажешь про птицу?

Она молча качает головой.

Его иссохшие пальцы стискивают ее ладонь еще сильней.

– Кречеты ценятся дороже золота, Роуса. Если в селении узнают, что я держу у себя птицу на продажу, мне начнут завидовать, и это обернется бедой…

Она сглатывает.

– Селение замело. Сюда никто не приходил, кроме…

– Роуса! – предостерегающе шипит Пьетюр.

Она вздрагивает. Пьетюр ходит туда-сюда по комнате и грызет ноготь на большом пальце. Время от времени он останавливается, набирает в грудь воздуха, будто хочет что-то сказать, но продолжает ходить молча.

– Постой спокойно, Пьетюр, – хрипло произносит Йоун. – Пол насквозь протрешь.

– Нужно сказать Катрин, что ты очнулся, Йоун, – говорит Роуса. – Она будет очень рада.

Пьетюр останавливается и одаривает ее свирепым взглядом.

Йоун так и вскидывается, охнув от боли:

– Катрин?

Роуса переводит взгляд на Пьетюра.

– Ты ему не сказал?

– Катрин была здесь? – повторяет Йоун.

– Благодаря ей… – начинает Пьетюр тихим голосом.

– Катрин была здесь? На чердаке? – со злостью перебивает его Йоун. – Отвечай, дьявол тебя забери! – Лицо его побелело, и он сгибается пополам, прерывисто дыша.

Роуса опускается подле него на колени.

– Катрин хотела помочь тебе. – Она протягивает руку к щеке Йоуна, но не решается дотронуться до нее. – Она никому ничего не скажет.

Птица, колыбелька, надписи на полу – что из этого могла видеть Катрин?

– Ты ничего не знаешь, – задыхаясь, бормочет Йоун. – Ты не…

– Я знаю, что она не станет распускать слухов, Йоун. – Роуса делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, и смотрит ему в глаза. – Доверься ей, попробуй…

– Замолчи, Роуса.

Роуса сжимает колени, чтобы они перестали дрожать, и с трудом говорит:

– Катрин не скажет Эйидлю ни слова, Йоун. Тебе нечего бояться.

У Йоуна вырывается нечто среднее между кашлем и смешком.

– Сам посуди, – продолжает Роуса. – Ты таял на глазах. Катрин спасла тебе жизнь. Так ведь, Пьетюр?

Пьетюр смотрит на мягкое сияние окна, бледного, словно skyr, и подсвеченного с улицы снежным блеском.

– Я не хотел, чтобы она здесь оставалась, – тихо говорит он, – но ты умирал.

Роусе и в голову не приходило, что Пьетюр может бояться. Его голос звучит совсем по-мальчишески, как, наверное, звучал много лет назад, когда Йоун взял его к себе. Вид у него потерянный, лицо побелело. Когда он сглатывает, у него булькает в горле.

Роуса заставляет себя взять исхудавшую ладонь Йоуна в свою. Кости его походят на иссушенные ветки, обтянутые пергаментной кожей с проступающими под ней голубыми веревками вен.

– Пьетюр не виноват.

Молчание длится три прерывистых вдоха.

– Приведи ее ко мне, – свирепо говорит Йоун.

Роуса поднимается.

– Ты не сделаешь ей ничего худого? – Она переводит взгляд с Йоуна на Пьетюра. – Никто из вас ничего ей не сделает?

Повисает долгое молчание.

Наконец Пьетюр тихо отвечает:

– Конечно, нет. Приведи ее.

Однако оба они отводят глаза и переглядываются, словно безмолвно договариваясь о чем-то.

– Хорошо. – Роусе трудно дышать. Быть может, у нее получится предупредить Катрин, что надо уносить ноги.

Небо окрасилось в металлически-сизый цвет свежего синяка. Ледяной воздух вспарывает легкие. Роуса бредет к хлеву, и каждый ее выдох повисает облачком, остывает и медленно растворяется.

Может, то же самое происходит с душой, думает она. Вдруг однажды и я исчезну, растаю, как лед в бурном ручье?

Роуса отгоняет эту святотатственную мысль и всем телом налегает на дверь в хлев.

Она заперта на засов. Все в мире ее мужа или закрыто, или на замке. Роуса с трудом стягивает рукавицы; онемевшие от холода пальцы скользкие от подтаявшего льда. Долго провозившись с засовом, она наконец отворяет дверь и юркает во влажную и тихую духоту хлева.

Скот шумно толкается в темноте, овцы тревожно блеют, лошади фыркают.

На балке в глубине теплится одинокая свечка, и на полу под ней съежилась Катрин.

Роуса открывает было рот, но Катрин поднимает руку.

– Молчи, послушай. Вот оно! Слыхала? – Глаза ее горят странным огнем, и она слишком крепко вцепляется в руку Роусы.

Роуса вслушивается в постанывания снаружи, в завывания ветра и хруст снега.

– Это просто ветер. Не бойся…

– Я и не боюсь. Ты слыхала такое раньше? – Голос Катрин звучит как-то слишком весело. Улыбнувшись, она продолжает слишком поспешно: – Да, это наверняка ветер. И все-таки похоже на… – Она снова устремляет взгляд вдаль, склонив голову набок.

Чтобы скрыть подступающий страх, Роуса выпаливает:

– Йоун очнулся.

– Паудль мне уже сказал. Это хорошо. – Но тут лицо ее мрачнеет. – Что стряслось? Ему хуже? Или он отказывается пить мои зелья? – Она криво ухмыляется. – Ведьмино пойло.

– Он хотел бы… поговорить с тобой.

Катрин приподнимает брови.

– Он ужасно переполошился. – Роуса отцепляет приставший к стене клочок шерсти и мнет его в пальцах. Он грубый и маслянистый на ощупь. Она переводит взгляд на Катрин. – Он хочет знать, что ты видела на чердаке.

– Да? – Катрин это, кажется, скорей развеселило, чем напугало.