Эйидль сверкнул глазами, но ничего не ответил – по крайней мере, в тот день; однако на другое утро Олав принес мне письмо, в котором Эйидль угрожал рассказать о выходках Анны на альтинге и обвинить ее в смерти Биргит.

Я снова попытался втолковать Анне, какую опасность она навлекает на нашу семью.

– Эйидлю только повод дай, elskan, и он немедля отправит тебя на костер. Пойми же, он будет особенно жесток с тобой, потому что хочет досадить мне. – Я взял ее тоненькие пальчики, настолько хрупкие, что их легко можно было переломить. – Не выходи из дома. Тебе ничего не грозит, покуда ты здесь.

Она вырвала руку, как будто мое ласковое пожатие обожгло ее.

– До меня тебе дела нет, – прошипела она. – Ты боишься, как бы люди не запятнали твое доброе имя.

– Одумайся, Анна. Не говори того, о чем потом пожалеешь.

– Кабы твои драгоценные сельчане только знали, какой ты жалкий червяк…

Я представил себе, как она с глухим стуком рухнет на пол, как будет горяча ее кровь цвета вина, – и в ужасе отшатнулся.

– Ударь меня, – ехидно процедила она. – Может, тогда наконец почувствуешь себя мужчиной.

Я отвернулся и принялся колотить ладонью по стене, покуда весь дом не затрясся от грохота. Я даже не почувствовал, что разбил руку в кровь.

Перевязывая мою рану, Пьетюр тихо произнес:

– Она опасна, Йоун. Она погубит себя и нас за собой утянет. И станет хохотать, когда нас потащат на костер.

Следующей же ночью Пьетюр нашел Анну на склоне Хельгафедля: она бормотала вслух свои три желания на могиле Гудрун, дочери Освивра. Он привел ее обратно и мрачно сказал: «Она хочет поговорить с Эйидлем. Наедине».

Пьетюр помог мне приладить на дверь замок из переплавленной болотной руды. Мы отнесли на чердак тюфяк и ночной горшок, и Анна, потерянная, как малое дитя, позволила нам уложить себя на свою новую постель и укутать одеялами.

Я мучительно раздумывал над тем, оставлять наверху колыбельку или нет. Анна, конечно, видит в ней жестокую насмешку. Однако, убрав ее, я нанесу своей жене последний удар: это подтвердит, что она никогда не понесет от меня ребенка.

Несмотря на протесты Катрин, я запретил ей приходить, «чтобы не заразиться», и велел объявить сельчанам, что Анна больна. «Ей стыдно показываться людям, – сказал я. – Она на себя не похожа».

Это была правда: как только Анна очнулась от полузабытья и поняла, что ее заперли, она принялась раздирать лицо ногтями и рычать, подобно дикому зверю. Она билась в дверь и вопила, чтобы ее выпустили. Всякий раз, как я уже готов был сдаться и отпереть замок, Пьетюр тут же напоминал, почему этого делать нельзя.

– Эйидль придет погреть руки у костра, на котором она будет гореть. И мы вместе с ней.

Когда Анна утихла, я подумал, что она успокоится и станет послушней. Я надеялся, что мы сможем выпустить ее.

Но когда я отворил дверь, она сидела в дальнем углу и чертила что-то на полу острым камнем. Я окликнул ее, но она продолжала чертить; чтобы привлечь ее внимание, пришлось схватить ее за руку. Но и тогда она взглянула только на пальцы, обхватившие ее запястье, как будто не узнавая ни мою, ни свою собственную руку.

– Как поживаешь, муж мой? – Она улыбалась такой же застывшей улыбкой, какую я однажды видел на лице повешенного.

Я посмотрел на знаки, которые она вырезала на полу, и ощутил желчную горечь во рту.

– Что это? – воскликнул я. Она проклинала меня? Или это было заклинание, призывающее злых духов? Может статься, эти каракули выдавали мои секреты? – Что ты написала?

– Только правду, – прошептала она, слабо улыбаясь, и я понял, что она погубит нас всех. Мало было запереть ее на чердаке. Она все уничтожит. Что будет с Пьетюром? Сельчане без колебаний обвинят его в колдовстве.

Я не мог не думать о том, насколько легче стало бы нам всем, если бы она исчезла. Я ненавидел себя за столь отвратительную мысль; наверняка это дьявол внушал мне ее. Но желание это затаилось в дальнем уголке моей души. Мне хотелось потушить в Анне искру жизни.

На другое утро, когда я пришел на чердак, она сидела у стены. Она улыбалась и казалась почти безмятежной. У меня отлегло от сердца. Я присел рядом и погладил ее по щеке.

– Похоже, тебе легче, любовь моя.

– Мне намного легче, Йоун. – Она прильнула ко мне, все еще улыбаясь. Я погладил ее по волосам, и она повернула голову, потерлась щекой о мою ладонь, а потом приподнялась и оказалась у меня на коленях.

– Анна. – Я попытался высвободиться и столкнуть ее. – Я не могу, покуда ты… Ты еще нездорова.

Она обвила мою шею руками и поцеловала меня в губы.

– Мне намного лучше. Ты сам сказал.

– Анна. – Я снова попытался оттолкнуть ее. – Анна, перестань, я не могу…

Она скатилась с моих колен на пол и поднялась. Глаза ее сверкали.

– Вот именно, не можешь! Я хочу ребенка, а ты не можешь мне его дать!

– Я не лягу с тобой, покуда…

Она разразилась жутким скрипучим смехом, улеглась на тюфяк и раздвинула ноги.

– Возьми меня, Йоун. Я вся твоя. – И снова захохотала.

Я покачал головой и отвернулся. Я был весь в поту.

– Ах, нет? – Она вскочила. – Я знаю, кто ты таков. Эйидль кое-что подозревает и будет очень рад узнать, что я видела.

– Ты ничего не видела, – задыхаясь, пробормотал я. – Ты не станешь…

– Я видела, какое у тебя было лицо. Я видела, куда ты смотришь, – вовсе не на меня.

– Да пропади ты пропадом! – Я набросился на нее, но она увернулась, стянула через голову сорочку и осталась голой.

– Иди же ко мне, Йоун, – неожиданно нежным и мелодичным голосом сказала она и сделала шаг вперед. – Докажи, что я неправа.

Я отвернулся.

– Прикройся. Я не лягу с сумасшедшей женщиной, которая…

– Ты вообще не ляжешь с женщиной! – выплюнула она. – Я расскажу всему селению, как ты жалок. Вы оба жалки! Пусть ты и большой человек, но вам обоим шеи свернут, когда я расскажу на альтинге…

Я схватил ее за горло и поднял в воздух. Задыхаясь и хрипя, она принялась раздирать мои руки ногтями. Я выпустил ее и, дрожа, уставился на собственные ладони.

Она лежала на полу, глотая воздух и хватаясь за горло.

Я упал на колени и обнял ее.

– Прости меня, Анна! Прости… – Я покрывал поцелуями ее щеки, веки, губы. – Я не причинил бы тебе боли, но пойми меня…

Она повернулась ко мне лицом, огонь ярости еще пылал в моих жилах, и я, сжимая в объятиях ее обнаженное тело, впервые за долгое время ощутил возбуждение.

Я лег на нее сверху, и она поцеловала меня. Я закрыл глаза, стараясь не спугнуть желание. Она обвила меня руками и ногами. Я поцеловал ее в шею.