Лицо Йена мрачнеет, глаза темнеют от недоверия.

– Ты не можешь разорвать нашу дружбу, Марица. Разве так поступают?

– Это не разрыв. Я просто не хочу вызывать еще больше трений между тобой и твоим братом. Не хочу создавать у тебя ложное впечатление относительно моих намерений, – поясняю я. – Сейчас мне кажется, что всем нам будет лучше, если мы просто пойдем каждый своей дорогой.

Его сжатые челюсти размыкаются, он откашливается и окидывает взглядом зал. Ему не требуется ничего говорить – я вижу его суть, словно под увеличительным стеклом.

Мы молча сидим еще некоторое время. Я уже сказала то, что хотела сказать, и, похоже, этим лишила Йена дара речи.

Телефон в моей сумке вибрирует, и я протягиваю руку, чтобы сбросить звонок. Мимолетом я вижу, что на экране высвечивается имя Рейчел. Я сказала ей, что сегодня собираюсь поговорить с Йеном, и она, вероятно, хочет узнать, как прошел разговор. Я перезвоню ей, когда выйду из кафе.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, подняв брови. – Ты уже несколько минут молчишь.

– Ты по-прежнему влюблена в Исайю, верно? В этом все дело. Он вернулся домой, ты увидела его и…

Я смеюсь.

– Не говори чушь. Это не имеет к нему никакого отношения. И я никогда не была влюблена в него.

Йен возводит глаза к потолку, потом смотрит на часы.

– Ну ладно. Что ж, не такая уж ты и особенная, черт подери.

– Йен, – наполовину усмехаюсь я, потому что не могу понять, шутит ли он. Он встает и расправляет свой красный шелковый галстук.

– Ты просто официантка с красивыми сиськами.

– То есть?

– Ты меня слышала. – Он измеряет меня взглядом своих янтарных глаз и изгибает губы в кривой усмешке, словно вдруг понял, что переоценивал меня.

– Судя по всему, Исайя был прав насчет тебя, – говорю я. Йен фыркает.

– Верь в то, во что хочешь верить, Марица. И все же я знаю правду относительно того, что он за человек. Честно говоря, вы двое заслуживаете друг друга.

Ножки его стула царапают выложенный плиткой пол, он быстрыми шагами проходит мимо стайки школьниц, держащих в наманикюренных пальчиках стаканчики с холодным кофе.

Не мог не нагадить на прощанье, подонок.

Скатертью дорожка…

Мой телефон снова жужжит, и я смотрю на экран – это опять Рейчел.

Проведя пальцем по экрану, я подношу телефон к уху.

– Рейчел, в чем дело? Он только что ушел, – сообщаю я. – И, надо сказать, ему оч-ч-чень не понравилось, что я его послала. Вот же урод. Слышала бы ты…

– У Купера температура под сорок, и он жалуется, что у него болит ухо, – обрывает она меня. – Извини, мне не хочется тебя просить, но я не могу дозвониться ни до моей матери, ни до няни. Ты не могла бы посидеть с остальными двумя, пока я везу его в «Неотложку»?

Встав и собирая свои вещи, я отвечаю:

– Конечно, не против. Сейчас приеду.

– Спасибо, солнышко. Честное слово, он уже в третий раз за три месяца простужает уши, – вздыхает Рейчел, и мое сердце наполняется сочувствием к ней. Я понятия не имею, каково быть матерью-одиночкой, и мне кажется, что это самая сложная в мире задача, но она всегда справляется с ней не хуже спецназовца.

– Не нервничай, хорошо? Я уже выхожу.

– А что там? – Большеглазая, белокурая, вертлявая дочка Рейчел заглядывает в небольшую картонную коробку, которую я принес с собой.

– Всякое, – отвечаю я.

– А что ты будешь делать с этим всяким? – спрашивает она.

– Разное.

– А какое разное? – не отстает она.

– Кейтлин, – одергивает ее Рейчел, одетая уже не в свою рабочую форму, а в лосины и свитер. Она входит в комнату и выпроваживает дочку прочь. – Извини. Она задает миллионы вопросов и не умеет вовремя остановиться.

– Все хорошо. – Я сижу на потертом диване, застеленном покрывалом с цветочным рисунком, в уютной гостиной бунгало, принадлежащего коллеге Марицы.

То, что я нахожусь здесь, кажется мне сюрреалистичным, и я понятия не имею: то ли я собираюсь свалять самого большого дурака в мире, то ли одержать блестящую победу. Но я должен попытаться.

Я должен это себе. И ей. Нам.

– Еще раз спасибо, что делаешь это для меня, – говорю я Рейчел, растирая ладони.

– Конечно. – Она машет рукой. – Она убьет меня за то, что я ей соврала, но я считаю… надеюсь… что у вас все получится.

Сегодня, пару часов назад, я заехал в кафе, надеясь перехватить Рейчел. Я хотел лишь узнать, отдала ли она Марице мое письмо, потому что не мог понять, почему Марица все еще держится так отстраненно и неприязненно, если уже знает правду.

Но когда Рейчел сказала мне, что Марица отказалась прочитать письмо, то неожиданно смягчила удар, предложив помочь мне, чем сможет.

– Иногда она бывает упрямой, как старый мул, – говорит Рейчел. – Обычно она этакая жизнерадостная дева, порхающая вокруг с улыбкой на губах, но если уж она уперлась, ее и тягачом с места не сдвинешь.

– Думаешь, она будет зла, когда приедет сюда? – спрашиваю я с легким смешком, представив, какой офигенно милой Марица выглядит, когда злится, морща красивое лицо и упирая изящные руки в бока.

– Я имею в виду – вряд ли она с порога бросится тебе в объятия, как в кино, в замедленном движении, если ты думал о чем-то таком. – Рейчел закатывает глаза. – Но нам нужно лишь, чтобы она пришла и выслушала тебя. Куперу дана инструкция запереть дверь, если я скажу волшебное слово, а Калла спрячет ключи от машины Марицы, если до такого дойдет.

Покачав головой, я усмехаюсь. Я знаю, что Рейчел просто пытается разрядить обстановку и слегка ослабить напряжение, но я постоянно вспоминаю о том, как Марица смотрела на меня позавчера утром в кафе. И как все, что я говорил ей в больнице, казалось, влетало в одно ее ухо и вылетало в другое, как будто она меня вообще не слушала.

Если она не хочет слышать меня, если она так убеждена, что я намеренно перестал писать ей, то я никак не смогу ее разубедить.

Но сделать попытку это мне не помешает.

– Мам, она здесь! – кричит от окна сын Рейчел.

– Ладно, ладно, я тебя слышала. А теперь иди вместе с сестрами в свою комнату, посидите там немного, – командует та, проводя пальцами по его волнистым белокурым волосам. – И выходите только в том случае, если я крикну волшебное слово.

Купер кивает, берет сестер за руки и уводит их по коридору. Только сейчас, в наступившей напряженной тишине я осознаю, что мое сердце выбивает в груди барабанную дробь, а ладони потеют, словно в жару.

Я никогда в жизни так дико не психовал, но я проглатываю это чувство, заталкиваю его туда, где я не смогу видеть, слышать или ощущать его, потому что я должен вернуть Марицу. Я должен доказать ей, что она значит для меня больше, чем значил кто-либо за всю мою жизнь, а я не смогу этого сделать, если буду нервничать и ожидать худшего.