Позавчера Жанне надели АР, а сегодня меня разбудил звонок по скайпу. Жанна еще спала, так что я сказал свое «алло», как мог, тихо.

На экране планшетника появился отец. В последнее время он как-то осунулся, в волосах прибавилось седины, да и на щеках едва заметно серебрилась щетина – раньше я никогда не видел его небритым. И взгляд стал как будто другим – более размытым, что ли, не таким острым и проницательным, как раньше. В глазах светилась… тоска?

– Привет, сынок, – ласково сказал он. – Ты один?

Ну да, камеру-то я включать не стал.

– Нет.

Отец словно бы слегка замялся:

– Мы можем поговорить наедине?

– Конечно, папа. – Я выдернул планшетник с зарядки и пошлепал на кухню.

Когда я поинтересовался, что, собственно, случилось, он ответил вопросом на вопрос:

– Ты знаешь, что Вероника живет теперь в моем доме?

Вот те на! Уж такого я от нее точно не ожидал. Интересно… И, кстати, еще интереснее: прочитал ли отец мое письмо, в котором я рассказал (несколько раз собирался позвонить, но так и не отважился: писать легче, чем говорить) о переменах в своей жизни?

– Нет, не знаю, – довольно холодно сообщил я, после нежной податливой Жанны даже вспоминать о высокомерной самодовольной Нике было неприятно. – С того момента, как ушла из дома, или только сейчас? Впрочем, это не имеет значения.

Отец, похоже, тоже считал, что это не имеет значения. По крайней мере, мой вопрос он проигнорировал:

– Что между вами вообще произошло? Ее версия мне известна, хотелось бы теперь послушать твою.

Значит, письмо он не прочитал. Придется рассказывать лично. Странно, кстати: у того «нового человека», которым я себя почувствовал, эта перспектива больше не вызывает страха. Так, легкий дискомфорт, не более. Это моя жизнь, в конце-то концов.

– Ничего не произошло. Я с ней развожусь. Точнее, уже развелся.

Я ожидал, что отец хотя бы удивится скоропалительности изменений, но он только спросил:

– Почему?

– Потому что мы слишком разные люди… Потому что я хочу быть хозяином своей жизни.

– И это означает, что ее можно просто вышвырнуть из дома? – в голосе отца зазвенел металл. – И что еще за история с домработницей?

– Вообще-то я тебе все подробно написал, – сухо ответил я, начиная злиться: что я, в самом деле, мальчик пятилетний, что ли. – Проверь почту, я там все объяснил. Жанна теперь моя жена… Официальная, – зачем-то уточнил я.

Вот тут он наконец удивился. Да что там, был буквально ошарашен:

– Что?! Жена?! Что за шутки?

– Очень просто. И никакие это не шутки. Сейчас брак можно зарегистрировать очень быстро, а отмечать это событие публично нам не хотелось. Кстати, раз уж ты не читаешь свою почту, скажу сам: ты все-таки станешь дедушкой.

Отведя взгляд, отец пробормотал что-то себе под нос. Я разобрал только «Ройзельман» и «сукин сын». Очень надеюсь, что это относилось к упомянутому Ройзельману, а не ко мне. Впрочем, наверняка. Отец слишком любил нашу мать, чтобы хоть так очернить ее память.

– Это реальность, папа, – все так же сухо констатировал я. – И хочешь не хочешь, с ней придется жить.

У него – даже на маленьком экране было заметно – потемнело лицо. Хотел, вероятно, сказать что-то резкое, но сдержался:

– И как же это у вас с этой… женщиной так скоропалительно все получилось?

– Потому что она – не Ника, – отрезал я, но, смягчившись, пояснил: – Потому что она любит меня. Можно сказать, благоговеет передо мной. И она не просто согласилась, она сама захотела участвовать в Программе.

Отец вздохнул:

– Поторопились вы… Хоть бы со мной посоветовался.

– О чем? – Я снова начинал злиться. – Ты можешь сделать так, чтобы Ника перестала быть стервой? Или знаешь, как вернуть женщинам способность рожать?

– Не знаю, – медленно ответил он. – Пока не знаю. Но надеюсь узнать.

– Надеешься? Пап, я не ученый, но и не дурак, прессу тоже читаю. Наука уже расписалась в своем бессилии. Ученые всего мира не знают – не знают! – что стало причиной столь радикальных изменений. Даже и близко не догадываются. А если бы и догадывались… Сколько им понадобится на догадку? Пусть это не «никогда», пусть десятилетия. А потом еще десятилетия, чтобы догадаться, как эту самую причину победить? Да мы все вымрем, пока вы догадываться будете!

Он машинально кивнул. Помолчал с полминуты, затем сказал:

– Поступай как знаешь. Вероника живет у меня. За своими вещами она кого-нибудь пришлет.

– Зачем она тебе? – удивился я. – Впрочем, дело твое. Просто хочу тебя предупредить – Ника очень плохой человек. Будь осторожнее.

– Не та собака страшна, что лает, а та, что молчит, – сказал отец. – Хорошо, живи как знаешь. И…

Он что-то хотел добавить, но потом просто попрощался со мной и отключил связь. Я закрыл планшетник, налил себе кофе и посидел на кухне еще минут десять, неспешно глотая ароматный напиток (честное слово, без Ники даже кофе как-то вкуснее).

А потом поспешил вернуться к жене.

07.12.2042. Город.

ЖК «Европа». Жанна

Проснулась я от страха. В последнее время мне страшно всегда, когда рядом нет Валентина. Что бы там ни твердили пропагандисты Долга Женщины, совсем не легко смириться с тем, что у тебя не будет руки или ноги. Да, врачи в Центре репродукции Ройзельмана уверяют, что киберпротезы обладают всеми свойствами живого органа, дают абсолютно такую же отдачу, как и природная конечность (то есть, говоря по-простому, я не замечу разницы между собственной рукой и протезом). Но я в это не верю. Совсем.

И потому мне страшно. Хотя именно страх подтолкнул меня к столь решительным шагам, но, когда я их сделала, он опять вернулся. Похоже, страх – вечный мой спутник. Он сам выбирает себе «причины» и, стоит их устранить, тут же находит новые. И мне кажется, что так дело обстоит не только со мной. Страх неистребим. Он сопровождает жизнь любого человека. А уж в наши-то времена…

Почему же я решилась на Программу? Потому что для меня это был единственный шанс зажить нормальной жизнью и обеспечить все возможное для Петра. Ну да, жизнь калеки трудно назвать нормальной, но зато теперь у меня есть не только Петр, но и Валентин. Я таки добилась своего, выпросила у судьбы счастливый билет. Цена его высока, но в жизни за все приходится платить. Валентин меня любит (или думает, что любит, это не суть важно). Он со мной, и я сделаю все, чтобы он продолжал верить в свою любовь ко мне, чтобы оставался рядом столько, сколько понадобится. Сколько? Я сама не знаю. И это – одна из причин моего страха.

А сама-то я что? Люблю ли я Валентина? Если бы я была честной, наверное, ответила бы отрицательно. Но я лгу с честными глазами, в том числе – в первую очередь даже – лгу сама себе, и уверяю себя, что я его люблю. С ним хорошо и надежно, он такой трогательно-нежный, и мне действительно хочется, чтобы ему было хорошо со мной. Возможно, это не любовь в том смысле, о котором пишут в книгах, но тогда получается, что на другую любовь я просто не способна. Слишком много у меня тяжелого прошлого, слишком много жизненного опыта. Помоечная кошка никогда не станет милой ласковой домашней киской, но вполне может притвориться такой, если увидит, что это обеспечит ей покой и сытную пищу. Ей и ее детенышу. Правда, рано или поздно в ней обязательно проснется дикий, озлобленный зверь. И я не знаю, как сделать так, чтобы этот зверь спал как можно дольше.