нащупанный в потемках

Пылящихся в забросе стеллажей;

Восторг клинка в кровопролитной схватке;

Распаханные бриттами моря;

Отрада вдруг раздавшихся в безмолвье

Любимых нот; одно воспоминанье,

Бесценное и стертое; усталость

И миг, когда нас разнимает сон.

Удел другого

Нет, не спасут писанья всех, чье имя

Сегодня в страхе повторяешь снова;

Тебе не выпадет удел другого:

Ты в лабиринте, сотканном твоими

Следами. Что тебе конец Сократа

Или Христа? Что Будда златолицый,

Который с миром пожелал проститься

В садовой зелени порой заката?

Роняй или чекань ты слово это,

Но, прах от праха, слово тоже тленно.

И, как не знает жалости геенна,

Так Божья ночь не ведает просвета.

Ты – время по своей текучей сути

И будешь им в любой его минуте.

Надпись

Сусане Бомбаль

Году в 1915-м в Женеве увидел в музейной витрине высокий колокольчик с китайскими иероглифами. В 1976-м пишу эти строки.

Одна, загадочная, я могу

быть в этом полумраке колокольной

молитвой, фразой, где схоронен смысл

всей жизни или целого заката,

сном Чжуан-цзы, который знаешь сам,

обычной датой и бездонной притчей,

царем всего, теперь – строкой письмен,

Вселенной, тайным именем твоим,

загадкой, над которой бьешься втуне

за часом час уже который год.

Могу быть всем. Оставь меня во мраке.

Железная монета

Железная монета предо мною.

Пускай две стороны дадут ответ

на самый непростой вопрос на свете:

Зачем мужчине женская любовь?

Посмотрим. Сочетает верхний мир

четыре неба, что потоп содержат

и тел небесных вечное движенье.

Адама юного и юный рай.

И ночь, и день. И Бога в каждой твари.

И отблеск твой есть в этом лабиринте.

Подбросим вновь железную монету,

что служит зеркалом волшебным. Ничего:

лишь тьма, и тень, и пыль. И это – ты:

единый отзвук двух сторон монеты.

Но видишь ты неверные черты.

А Бог – непостижимый центр кольца.

Не судит, не возносит – забывает.

Ты проклят – как тебя не возлюбить?

В тени других свою мы ищем тень

и в зеркале другого – отраженье.

Примечания

Кошмар

Некоторые страницы этой книги дарованы мне снами. Одна из них, «Ein Traum», была продиктована мне однажды утром в Ист-Лансинге: я ее даже не понял, она не сильно меня взволновала, но затем я смог ее записать слово в слово. Разумеется, это только любопытное психологическое явление или, если читатель проявит большое великодушие, безобидная притча о солипсизме. Образ мертвого короля соответствует настоящему «Кошмару». «Гераклит» – это невольная вариация на тему рассказа «Поиски Аверроэса», который датируется 1949 годом.

Герман Мелвилл

В последней строке (Es el azul Proteo) гипаллага принадлежит Овидию, ее повторяет Бен Джонсон.

Удел клинка

Это стихотворение – намеренный перевертыш «Хуана Мураньи» и «Встречи», написанных в 1970 году.

История ночи

(1977)

Посвящение

За морскую синеву атласов и огромные моря мира. За Темзу, Рону и Арно. За начатки стального языка викингов. За погребальный костер на балтийском холме, «helmum behongen»[32]. За норвежцев, одолевающих прозрачную реку, подняв над головой щиты. За норвежский корабль, которого не увидели мои глаза. За тысячелетний камень альтинга. За диковинный лебединый остров. За кота в Манхэттене. За Кима и ламу, карабкающихся по горным уступам. За гордыню, грех самураев. За рай в стене. За аккорды, которых мы не услышали, за стихи, которые нам не встретились (по числу песчинок песка), за непознанный мир. За память о Леонор Асеведо. За Венецию, ее хрусталь и сумрак.

За ту, какой ты станешь; за ту, которой мне, вероятно, уже не узнать.

За все разрозненные подробности, эти, как подозревал Спиноза, черты и грани одного бесконечного целого, посвящаю эту книгу тебе, Мария Кодама.

X. Л. Б.

Буэнос-Айрес, 23 августа 1977 г.

Александрия, 641 год по Р. X.

С Адама, различившего впервые

Тьму, свет и линии своей руки,

Мир сочиняет, предавая камню,

Металлу и пергаменту все то,

Что канет за день и приснится за ночь.

Передо мной итог – Библиотека.

Я слышал, что хранимых в ней томов

Гораздо больше, чем песка в пустыне

И звезд на небе. Каждый, кто решится

Исчерпать их, навеки потеряет

Спесивый ум и дерзкие глаза.

Передо мною память миновавших

Столетий – их герои и клинки,

Сухие шифры алгебры, ученье

О кругообращении светил,

Повелевающих судьбою, свойства

Магических растений и камней,

Строка, хранящая чужую нежность,

Наука, погруженная в безлюдье

Господня лабиринта, – богословье,

Отыскиванье золота в грязи

И мерзопакость идолопоклонства.

Язычники считают, будто с ней

История исчезнет. Маловеры!

Полуночные бденья возродят

Бесчисленные книги. Даже если

Все сжечь дотла, они воссоздадут

Любую строчку на любой странице,

Все похожденья и труды Геракла

И шаг за шагом – каждый манускрипт.

И вот сегодня, в первом веке хиджры,

Я, покоритель персов, царь Омар,

Я, утвердивший торжество ислама,

Послал своих солдат предать огню

Всю исполинскую Библиотеку,

Что не прейдет. Да славятся вовеки

Аллах и Мухаммад, его пророк.

Альгамбра

Приятен голос воды,

стихающий среди черных песков,

приятен для вогнутой ладони

округлый мрамор колонны,

приятны лабиринты тонких струй

среди лимонных деревьев,

приятен напев заджаля,

приятна любовь и приятна молитва,

обращенная к единому Богу,

приятен жасмин.

Тщетен кривой кинжал

против бесчисленных длинных копий,

тщетно быть лучшим.

Приятно чувствовать или предчувствовать, страждущий царь,

что неги твои суть прощанья,

что тебе не обрести ключа,

что крест неверных сотрет луну,

а день, что ты видишь, – последний.