бег,

Чтоб подсмотреть за мной. Я предавался

Сну ради снов и некоего сна,

Которого чурается сознанье,

А он освобождает нас от ноши

Удела, выпавшего на земле.

Богиня в образе луны, Диана,

Меня увидев спящим на холме,

Ко мне в объятья – золото и нежность —

Сошла в одну пылающую ночь.

Я прикрывал свои земные веки

И не хотел смотреть в ее лицо,

Запятнанное тленными губами.

Я пил медвяный аромат луны,

Из дальних далей слыша свое имя.

Прохлада щек, которых я искал,

Глухие русла нежности и ночи,

Касанье губ и трепет тетивы.

Не помню, сколько длилось это счастье,

Да и какие мерки подойдут

Его корням, цветению и снегу?

Меня обходят стороной. Ужасен

Обычный смертный, избранный луной.

Минуют годы. Но одна тревога

Не покидает днем меня. А вдруг

Та золотая буря на вершине

Была не явью, а всего лишь сном?

Я говорю себе: воспоминанье

И сон – одно, но утешенья нет.

Я одинокой тенью обегаю

Земные тропы, но везде ищу

В священном мраке первозданных таинств

Дочь Зевса, безмятежную луну.

Схолия

После двадцати лет трудов и диковинных приключений Одиссей, сын Лаэрта, возвращается в Итаку. Вооружась стальным мечом и луком, он вершит положенное возмездие. Пораженная, испуганная Пенелопа не решается узнать чужеземца и, чтобы его испытать, прибегает к секрету, известному им, и только им двоим: секрету их брачного ложа, которое не в силах сдвинуть никто из смертных, поскольку пошедшее на него оливковое дерево вросло корнями в землю. Так гласит история, рассказанная в двадцать третьей песни «Одиссеи».

Гомер понимал, что прямыми словами о мире не расскажешь. Понимали это и греки, чьим природным языком был миф. Рассказ о брачном ложе, оно же дерево, – своего рода метафора. Царица узнала, что незнакомец – царь, в ту же минуту, когда увидела себя в его глазах, когда почувствовала по его ласкам, что это ласки Одиссея.

Скуднее праха

Я проклял свой удел. Скупой судьбой

Я награжден семнадцатым столетьем,

Кастильской обыденщиной и пылью,

Бесменным повтореньем, новым днем,

Что снова обещает стать кануном,

Советом брадобрея и попа,

Растущим одиночеством и вздорной

Племянницей, не знающею букв.

Я в возрасте. Случайная страница

Другие мне открыла времена

Словами Амадиса и Урганды.

Я продал земли и скупил тома

Правдивейших рассказов о деяньях:

Граале, что хранит Христову кровь,

Истекшую для нашего спасенья,

Бесценном истукане Магомета,

Зубчатых стенах, стягах и клинках

И вероломном чудодействе магов.

Герои-рыцари, скача по свету,

Отстаивали попранную честь

И восстанавливали справедливость

Ударом неподкупного меча.

Бог захотел, чтобы его посланец

Вернул ту доблесть нашим временам.

Он снится мне. Я чувствую его

В своем никчемном холостяцком теле,

Не зная, как его зовут. Кихано,

Я стану рыцарем. Своим же сном.

Найдется в старом доме тарч из кожи,

Клинок толедских мастеров, копье

И книги, что направят эту руку.

Направят руку? Своего лица

Я век не знал и в зеркале не вижу.

Скуднее праха, я всего лишь сон,

Который ткет из снов своих и бдений

Отец и брат мой, храбрый капитан,

Сражавшийся в Лепанто и знакомый

Слегка с латынью и чуть-чуть с арабским…

Чтоб видел я во сне того, другого,

Чья память не изгладится теперь

Из жизни поколений, умоляю:

– Продли свой сон, сновидец мой и Бог.

Исландия

Какое счастье для мира,

Исландия морей, что ты есть на земле.

Исландия тихого снега и бурлящей воды.

Исландия ночи, что объемлет сон и бессонницу.

Остров белого дня, что возрождается,

юный и смертный, как Бальдр.

Холодная роза, тайный остров,

ты был памятью о Германии

и сохранил для нас

ее угасшую, погребенную мифологию,

кольцо, что порождает девять колец,

огромных волков железного леса,

что проглотят Луну и Солнце,

корабль, построенный Кем-то или Чем-то

из ногтей мертвецов.

Исландия спящих вулканов

и тихих овчарен.

Исландия спокойных вечеров

и могучих мужчин,

сегодня они – моряки, рыбаки, священники,

а вчера открыли континент неизвестный.

Остров длинногривых лошадей,

что пасутся на траве и лаве,

остров воды, полной монет

и несбывшихся чаяний.

Исландия мечей и рун,

Исландия, великая впадина памяти,

в которой нет печали.

Гуннар Торгильссон (1816–1879)

Память времени

полна кораблей и шпаг,

и праха империй,

и шелеста гекзаметров,

и мощных коней боевых,

и стонов, и строк Шекспира.

А я хочу помнить тот поцелуй,

что ты мне подарила в Исландии.

Книга

Вещь как любая в мире, но еще и

Оружие. В Британии ее

Сковали в тысяча шестьсот четвертом,

Отяготив видениями. В ней

Теснятся ночь и пурпур, шум и ярость.

Держу ее в руке. Кто б мог сказать,

Что в ней – геенна: шайка бородатых

Колдуний-парок, ярые клинки,

Блюдущие свирепый кодекс мрака,

Нежнейший воздух замка на отроге,

В котором сгинешь, нежная рука,

Способная моря наполнить кровью,

Неумолимый меч и ратный гул.

И вся эта немая буря спит

В одной-единственной – из многих – книге

На безмятежной полке. Спит и ждет.

Игра

Они не смотрели друг на друга. Наедине во мраке они были серьезными и безмолвными.

Взяв ее левую руку, он снимал и надевал ей кольца из слоновой кости и серебра.

Затем он взял ее правую руку, снял и надел два серебряных кольца и золотое кольцо с тяжелыми камнями.

Она по очереди протягивала руки.

Это длилось недолго. Их пальцы сплелись и ладони соединились.

Они действовали с осторожной неспешностью, словно боясь ошибиться.

Они