— Эй, ты чего? — освобождаю руку из браслета его пальцев и прикасаюсь к щеке. Дима закрывает глаза и делает несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться.

— Отменяю мораторий на разговоры о работе. Можешь трещать о своём чёртовом «Розовом Слоне» хоть сутками. И работать дома тоже можешь. В разумных пределах.

И я таки смеюсь.

— Ну, спасибо, что разрешил! А то без шубы с твоего барского плеча я не знала бы, что

делать! Наверное, ухитрялась бы обманывать, как и Астахова. Слезь с меня, Драконище! Ты тяжёлый.

Он снова хмурит брови и не думает никуда исчезать.

— Астахов?..

Я вздыхаю и пытаюсь из-под него выскользнуть.

— Егор Астахов. Тот самый Луноход, с которым я прожила последние полгода. Теперь твоя очередь. Хочу услышать о твоей жене.

Он витает где-то глубоко в своих мыслях, но таки освобождает из своего плена. Руки его нежно проходятся по моим плечам в заботливом жесте. Он вообще, оказывается, внимательный и чуткий — никогда бы не подумала. Приятное откровение, когда вот такие вещи вылезают из-под маски холодной бездушной скотины. Но драконы, наверное, по определению не могут быть ледяными. Уж точно не эти. Хоть кого ни возьми.

— Бывшей жене, — педантично поправляет меня Дима. — Собственно, рассказывать особо не о чём. У жабы и коня больше общего, чем у меня и Лизы.

С трудом душу в себе смех от такого сравнения. Интересно, кто из них жаба, а кто — конь? Хотя я догадываюсь.

— Это был очень деловой брак по очень большому расчёту. Не моему, естественно. Там отца были какие-то интересы. До сих пор не пойму, как мы протянули два года. Два чужака под одной крышей. Не разговаривали почти.

— Вы жили здесь? — стараюсь, чтобы голос звучал нейтрально, а сама сжимаюсь, вдруг понимая, что…

— Нет, — успокаивает Дима меня взглядом. Всё-то он видит и знает, мой проницательный Драконище. — я купил эту квартиру с год назад, когда понял, что задыхаюсь. Она стала моим убежищем. Воздухом. Я всегда любил высоту. Как и ты. Пока тут всё переделывалось и шёл ремонт, забирался ночами на крышу, смотрел на звёзды и мечтал, что однажды стану свободным.

У меня тысяча вопросов. Но я сама установила правила. И Дима не тот, кто забывает о мелочах. Он тоже о многом хочет меня расспросить.

— Почему ты ушла из дома?

— Отец, — пожимаю плечами и с удивлением понимаю: уже не больно, не саднит. Я могу говорить об этом спокойно. — Ты видел его. Властный тиран. Он мечтал о сыне. А тут я. Недостаточная во всём. Вечная «недо-» по всем параметрам. Тинке досталось всё, что он ценит и любит: красота, ум, деловитость, хватка.

Он всё время ставил барьеры и хотел, чтобы я, как собака, перепрыгивала через них, пытаясь получить его одобрение и любовь. Но это почти как в той притче про осла и привязанную перед носом морковку: сколько ни беги, ни на шаг не приблизишься к цели.

Однажды мне надоело, и я решила, что всего достигну сама. Собственно, я ни разу не пожалела. Он запрещал маме и Тинке со мной общаться и встречаться. Вырвал страницу с моим именем из семейной книги. К счастью, ни мама, ни сестра не захотели быть столь же категоричными. С ними я и общалась, и встречалась. Правда, редко.

Как видишь, на званом ужине он резко забыл, что отлучал меня от семьи, — фыркнула, вспоминая недавний цирк. — Некоторые интересы оказались дороже всяких там принципов.

— Плюнь на всё, — решительно и категорично. И опять эти грозы в глазах. — Им же хуже. Пусть там хоть залюбят друг друга до бешенства. Иди ко мне.

Он протягивает руки, и становится не до горьких размышлений. Здесь и сейчас. Только он и я.

Это были самые прекрасные два дня, наполненные воздухом и светом, разговорами и откровениями, когда мы могли, не спеша знакомиться и узнавать друг друга, будто мы и впрямь пара. Жених и невеста, что строят хрупкие мостики и воздушные замки в надежде, что однажды слова и мечты превратятся в цемент и песок, кирпичики и брус, из которых можно будет построить уютный домик.

Реальность же оказывается намного жестче и непредсказуемее, и недостроенные мосты рискуют остаться заброшенными, а то и вовсе превратиться в стены.

— Завтра я перебираюсь назад, к бабуле Асе. И то ненадолго, — заявила Ника в воскресенье вечером. Деловая и спокойная. С чистым взглядом и упрямо выдвинутым вперёд подбородком.

Какая бабуля?! Какое ненадолго?! Это был нокдаун. Коварный удар в челюсть, когда в голове — гул и звон, и ничего не соображаешь, падая на колени и теряя ориентацию в пространстве.

— Что, прости? — я даже не понял, как включил холод, которым можно заморозить воздух на километр вокруг.

— Я хорошо себя чувствую. Нет причин задерживаться здесь больше. Тем более, бабушка ждёт.

Ника протягивает ко мне руку, желая прикоснуться к моему лицу, но я уклоняюсь, чтобы сохранить остатки разума. Иначе опять мозги отключатся, и я не пойму, в какой момент потерял их окончательно.

— Я чего-то не понимаю? Тебе здесь настолько не нравится, что ты решила взять и сбежать?

Ника вздыхает и смотрит на меня со смесью жалости и вины. Так смотрит на хозяина собака, которую тот ругает не пойми за что. Но он хозяин — можно потерпеть, лишь глазами показать, насколько он не прав.

— Помнишь, мы договаривались говорить правду? Даже если она не совсем приятная или удобная. Отпусти меня, Дим. Слишком уж всё неожиданно. Я задыхаюсь. Мне нужна свобода и воздух. Пространство, чтобы чувствовать себя уверенно. Рядом с тобой так не получится. Я боюсь потеряться, как … до этого.

Последние слова она произносит почти шёпотом, и мне хочется вот сейчас, немедленно сорваться с места и надрать задницу, нет, лучше рожу этому Луногаду, с которым она без конца вольно или невольно меня сравнивает.

— Хорошо, — не знаю, каким чудом даётся мне спокойствие, но я даже дышу ровно, хотя внутри черти танцуют первобытный танец у раскалённого до красноты котла. — Собирай вещи. Я отвезу тебя к бабе Асе. Не будем откладывать на завтра. Тем более, раз ты себя хорошо чувствуешь, утром я жду тебя на работе. У нас миллион дел.

Сволочь я. Холодная скотина. Мерзкая скользкая тварь.

Я наблюдаю, как Ника собирает вещи. По её лицу ничего нельзя прочесть. Движется спокойно, не торопясь. Но она собирает всё, даже мелочи, чтобы не оставить после себя следы своего присутствия в этом доме. В доме, где до неё никто не спал в моей постели. Разве это вытравишь?

— Ника, — делаю шаг и прижимаюсь грудью к её напряжённой спине. Зарываюсь лицом в её волосы. — Прости меня.

Она поворачивается и нежно гладит меня по щеке.

— Я не сержусь. Правда, — и от этого становится ещё паршивее. Я словно лечу в тёмную пустоту и не знаю, куда упаду, и останусь ли жив. — Это ты меня прости. И… спасибо за всё. Я, конечно же, выйду завтра на работу. И не надейся: я ни за что не откажусь от нашей сделки. Буду бороться за «Слона» как лев!