– Тихо, тихо, не шевелись пока. Сейчас людей позову, мы тебя доведем. А не сможешь идти – носилки принесут.

Быть героем, которого на носилках выносят с поля боя, помешала ужасная догадка, что я стукнулся головой при нервическом падении, а вовсе не получил удар в схватке. Решился выговорить:

– Я не ранен. Просто ударился, когда упал. Так стыдно. Позор.

– Как – стыдно? Как так? – переспросила Марта.

Так это и правда ранение? На сердце полегчало. Точнее, я понял, что обозначают эти слова. Тихо накрыл веки ее рукой.

– Что, что? Больно смотреть? Скажи, скажи!

– Не скажу, – прошептал я и провел ее вздрогнувшими пальцами по лбу, по щеке. Прижал ладонь к губам. Другую руку так и держал на груди. Было спокойно и радостно. Даже изнеможение нежило. Полурасплетенная коса скатилась с плеча и защекотала мне шею. Не отпуская ее рук, все-таки приподнялся, прикусил прядь волос и медленно откинулся назад, заставляя ее наклониться. Прикоснулась лбом ко лбу, поцеловала в глаза, в висок, но тут же высвободилась. Поцелуи слишком сестринские. Что-то в ней не оттаяло. Но, может быть, она прислушивалась, потому что вдруг крикнула:

– Сюда! Скорей! Алекс ранен!

На тропинку из-за деревьев вывернули человек десять. Я оказался в круге уважительной заботы суровых ополченцев. Детское удовольствие. Но продолжалось оно недолго. Было решено нести меня на сплетенных руках, как на стуле. Вообразив это нелепое зрелище, задохнулся от обиды и отвращения. Но странно: казалось, будто эти чувства не мои, а я в них провалился и не могу выбраться. Рвался вскочить и срывающимся голосом доказывал, что прекрасно держусь на ногах. Марта придвинулась и осторожно, ладонью под затылок, положила мою взбунтовавшуюся голову себе на колени. Меня уговаривали терпеливо и даже растерянно: что поделаешь, человек не в себе.

Непонятное отвращение душило. Снова вернулась уверенность: случилось что-то мерзкое и страшное. Не меня убили, я убил… Закрыл глаза, стиснул зубы. Что это такое, что со мной? Почувствовал у губ края фляжки, но оттолкнул ее, словно пришлось бы глотнуть жирной грязи.

На запястье лег чей-то осторожный, но крепкий захват. Открыв глаза, встретил очень серьезный взгляд Юджины. Наваждение отпустило, воля вернулась. Надо мной теснился большой тревожный круг. Только теперь я стал различать лица. У славного Дона Дылды голова был перевязана, кровь густо проступала сквозь бинты. Я сел и негромко сказал, что действительно могу идти сам, – ничего серьезного, просто нервы.

Тут мне поверили, наконец, и позволили подняться. Кто-то подал лежавший в траве пояс. Я медленно застегивал рубашку и жилет, боясь, что руки будут дрожать и не попаду крючками в петли. Но справился. В груди закрутился веселый воздушный шарик. Ведь ничего ужасного не случилось. Наоборот! Победители и раненый герой. Ликование толкало к пылким действиям. Я хлопнул по плечу Гая и счастливца Феликса, приобнял Старого Медведя, потом Дона. Спросил, как его ранило. Но не расслышал ответа. В ушах загремел барабан. Это кровь стучит или сигнал доносится? Мое настроение всех заражало. Феликс по-мальчишески во весь рот улыбался мне навстречу. Дон стиснул мне локоть. Пролетел смех. Только Марта смотрела тяжело.

Наконец, двинулись. Половина отряда быстро ушла вперед. Старый Медведь, самый высокий среди нас, вел Дона, закинув его руку себе на шею. Феликс предложил мне опереться на него, но я бодро отказался. Тогда они с Гаем пошли обок, чуть впереди и чуть позади. Все-таки боялись, как бы я опять не свалился. Но нет, крутая тропка послушно ложилась под ноги. На полдороге сообразил, что уронил карабин и забыл о нем, ополченец. Осторожно оглянулся. Но сестры несли несколько карабинов. Наверное, и мой. Вдруг всплыла запоздалая мысль, что Марта едва не погибла. Зачем Старый Медведь притащил сюда дочерей? Зачем рискует их жизнями? Прежнее отвращение опять схватило за горло.

Одолели подъем. Впереди уже был виден лагерь. Сквозь деревья белела огромная палатка с красными крестами в человеческий рост. Дымила походная кухня. Навстречу выбежали санитары, без разговоров опрокинули на носилки меня и Дона. Понесли. Марта пошла рядом.

Вдруг раздался счастливый детский визг. Птицей, раскинув руки, словно по воздуху летела Делли. Даже санитары замедлили шаг: посмотреть. И я вывернул шею. Феликс подпрыгнул, помчался ей навстречу. Схватил в охапку, подбросил, поймал, опять подбросил, и они закружились на месте. Я покосился на Марту. Она поймала мой взгляд, губы чуть дрогнули в улыбке, хотела что-то сказать. Над нами навис Старый Медведь: Марту срочно зовет капитан. Пожал мне руку и быстро ушел с нею.

Меня уложили на соломенные маты у стен палатки. Подбежала Герти. Глаза испуганные. Поцеловала в щеку, раскрыла санитарную сумку. Протерла пальцы – резнул алкогольный запах, осторожно повернула мне голову, провела над ухом смоченной в спирте салфеткой.

– Сейчас перевяжу, потом доктор посмотрит. Ты не думай, на вид ничего серьезного. Но почему же обморок? А что ты помнишь? Как это случилось?

Но я решительно ничего не помнил.

Достала круглое зеркальце в костяной оправе.

– Посмотри сам.

Левое ухо немного покраснело и распухло, чуть повыше ссадина и назревающий синяк. И все?

Смазала больное место, объяснила – «это с подорожником», перебинтовала. Смотрела задумчиво.Расстелила полотенце, поставила оловянную миску с пшенной кашей и вареной курятиной, кружку с белым вином. Сбегала за ложкой и хлебом. И я, как древний римлянин, возлег трапезовать. Опять началось то же самое: то накатит, то отпустит. Если это странное чувство – отвращение, то явно к себе. Но что я сделал такого невыносимо ужасного? Занятый только собой, даже не спросил, кто ранен, есть ли убитые. Это плохо, но не настолько. Так что случилось? Да, без сестрички куда хуже. Окликнул подвернувшегося Феликса и попросил позвать ее. Гонец поднял панику. Герти прибежала не одна, а с новым молодым доктором, чуть не вчера приехавшим на границу. Он сам разбинтовал меня, долго рассматривал ссадину, оттянул веки, послушал сердце, попросил взглянуть вверх и в сторону. Но с их приходом наваждение пропало. Доктор подергал губами, поправил большим пальцем дужку очков и начал знакомые расспросы. Я молчал.

В глазах за круглыми стеклами мелькнула искра неизвестных соображений.

– Предписываю лежать и спать. Вечером еще посмотрю. Сестра, пойдемте со мной, дам для него лекарство.

Но через две минуты вернулся один. Я удивленно привстал.

– Нет, пока не вставай, не надо. Не хотел говорить при ней? Что произошло?

Но ни слова не выговаривалось. Он терпеливо ждал. Ничего не дождавшись, спросил слишком догадливо:

– В первый раз? Тяжело пришлось? – Помолчали вместе. – Сейчас примешь порошок, заснешь…

Собирался еще что-то сказать, но смутился, повел головой. Проснулась и моя интуиция:

– Ты хотел о ней спросить?

– Хотел. Сейчас не время. – Снял очки и долго протирал их, надеясь, что я сам что-нибудь скажу.