— Да.

— Понятно.

— Скажи, а кому из знатных домов ты отдал бы ветвь первенства?

Граф Рутвен пожал плечами.

— Затрудняюсь сказать.

— Не ты один. И ты должен понимать, что это будет означать.

— Войну. Я понимаю. Войну, причем долгую и изнурительную. Скорее всего закончится тем, что Империю раздерут на части, да еще в этом наверняка поможет парочка соседей.

— Если ты это понимаешь, не могу предвидеть, что сможет тебе помешать принять это предложение. — Оубер опустил глаза. — Разве что ты захочешь побороться за трон сам.

— Вот уж никогда. Предпочитаю свободу. Но ты упустил еще одно обстоятельство, могущее помешать.

— Какое?

— Я — слуга императора. Нельзя служить двум господам.

— Но императора нет.

— Это сейчас. Если все пойдет так, как планирует первосвященник, император будет.

Он замолчал, потому что в кабинет проскользнула рабыня и поставила на стол две миски с фруктовым салатом, покрытым изящно уложенным слоем взбитых сливок. Она убрала ненужную посуду, выслушала заказ на коктейли, поклонилась и исчезла.

— Твоя присяга будет временной, — тихо ответил Оубер. — Вернее, никакой присяги не будет вовсе. Ты будешь помогать Храму до тех пор, пока на трон не сядет новый император. Или пока сам захочешь.

— Демон тебя унеси, ты неплохо меня знаешь. Небось догадался, что отказаться от такой авантюры и бросить все на полпути я не смогу! — воскликнул Гордон, ударив ладонью по столу. Вино сделало свое дело, и Рутвену стало весело. Азарт щекотал нервы и горячил кровь.

Товель улыбнулся.

— Я надеялся на это.

Он дотянулся и разлил по бокалам остаток вина.

— Ты согласен?

— Да.

— Первосвященник будет рад. Думаю, облегчение испытают и большинство братьев. Тебя уважают, Гордон. Тем более в Ордене Лунного Потока. Завтра же мы отправимся в Империю.

— Боже мой, — Рутвен прикрыл глаза рукой, — я уже и отчаялся при жизни увидеть вновь серые башни Беаны. Скажи, ты что-нибудь слышал о моей матери? Она жива?

Оубер отвел глаза.

— Графиня мертва уже шесть лет как. Мне жаль.

Гордон не отвел руки от лица, только слегка вздрогнул.

— Да, помню, она болела. — Он сжал губы. — Ладно. Я буду рад еще хоть раз взглянуть на столицу. Или на Кон-Тегу.

— Уверен, и то и другое ты будешь видеть еще неоднократно. — Товель вытер руки салфеткой. — Идем. Я заказал нам номера. Ты наверняка смертельно устал.

— Не то слово.

Гордон добрался до снятой для него комнаты, со стоном стащил куртку и повалился на постель. Его уже не интересовало, что за служанка стаскивала с него сапоги и штаны, и он совсем не обратил внимания на то, насколько приятно прикосновение много раз стиранных полотняных простыней к телу. Он слишком устал, а тот, кто уставал по-настоящему, знает, что в подобной ситуации не так уж важно, что у тебя под ребрами, мягкая кровать, солома или твердая земля. Главное — поспать.

Столица встретила Гордона не так радушно, как ему того хотелось, не солнцем, рассыпавшимся горстями своего сияния по всему небосводу, не блеском белоснежных и серых камней пристани и припортовых строений, не пронзительной зеленью садов, а дождем. Ветер нанес с моря пасмурную погоду, она была нередка здесь, вблизи устья самой широкой реки Империи, неподалеку от морского побережья. Впрочем, даже дождь не обескуражил Рутвена. Он, одетый просто и удобно, только прихватил из сундука плащ плотного сукна и распрощался с Товелем. Оубер попытался предложить графу охрану, но Рутвен убедил его, что находится в безопасности, поскольку о его пребывании здесь никому неизвестно, и в такую погоду вряд ли на улицах окажется множество людей, способных его опознать. Молодой священник нехотя согласился и еще раз напомнил, что будет ждать Гордона в центральном храме города.

Рутвен не прихватил с собой ничего, кроме меча и кошелька с золотом. Он соскочил со сходней на влажный камень пристани и заспешил с открытого места, которое дождь прометал особенно охотно. Пристань была почти пуста по сравнению с тем, что творилось там в ясные дни, под дождем толклось лишь несколько носильщиков и разносчиков, оживленно торгующихся с матросами, которым до окончания разгрузки не разрешено было сходить с корабля. Нужда не знает удержу, и коробейники готовы были бы на мачты лезть, если так увеличивалось количество продаваемого товара. Капитаны не возражали против подобной практики, поскольку все настоящие матросы отличаются удивительной способностью хорошо делать свою работу в любом состоянии опьянения, а что касается лакомств, которые продавали разносчики, то тут уж и вовсе нет причин быть недовольным.

А вот в проулках и улочках, отходящих от порта, как стержни ограды из камня, даже в дождь кипела жизнь. Гордона то и дело хватали за руки, предлагая все что угодно — пирожки, спиртное, наркотики, драгоценности, одежду, рабов и обученных животных. Под навесами трактиров и постоялых дворов те посетители, которые не хотели сидеть внутри, пристраивались на вытащенных скамьях или прямо на мостовых, пили, ели, смеялись, кое-где, завлекая новых посетителей и развлекая тех, что уже есть, пели и играли, представляли комические сцены бродячие комедианты, которых за это кормил хозяин заведения, выступали жонглеры и акробаты. Нужда не знает удержу в выдумке.

Гордон шел неторопливо, чтоб успеть увидеть побольше, потом зашел в один из трактиров и выпил там пива. Пиво было средненькое, но не в этом состояла главная прелесть. Рутвен с удовольствием наблюдал за маленькой, гибкой, стройной, как тростинка, танцовщицей, а когда она закончила, кинул ей золотую монету. Его не беспокоило, заметит ли это кто-нибудь из тех, кому достаток лучше не показывать. Гордон за пять лет на арене успел понять, что такое драка, и нисколько не боялся схватиться с охотниками за чужим добром.

Потом на углу он угостился пирожком с копченостями, потом лазой — лакомством из свернутых трубочкой плоских ломтиков картофеля со вставленным в середину стерженьком свинины в пряном соусе. К лазе полагалось красное вино, и за ним пришлось пройти еще квартал до старой таверны, отделанной потемневшим деревом, где продавалось вино — стаканами или в маленьких бурдючках. Подумав, Рутвен ограничился стаканом. Ему становилось все веселей, совсем не хотелось заниматься делами, а потому Гордон продолжал, как мог, оттягивать возвращение под крыло Товеля. Разум говорил ему, что не следует очень долго торчать на улицах Беаны, где велика вероятность того, что его узнают, а сейчас, вдали от своего графства и личного войска, он беззащитен, но веления рассудка слишком часто оказываются беспомощны перед простыми человеческими желаниями.

Он заглянул на рынок, но миновал его довольно скоро, потому что отвык от такого многолюдства и шума, даже дождь здесь был не помеха ни торговцам, ни покупателям, вышел на одну из ближайших тихих улочек и тут почувствовал, что за ним идут. Привычка выживать заставила его тут же выхватить меч, хотя он еще даже не понял, откуда на него собираются нападать.