И тут она заметила три увесистых тома: романы о рыцарях «Круглого стола», напечатанные на тонком пергаменте. Надо же, они, оказывается, не где‑нибудь, а здесь, в Кемберли‑плейс! Должно быть, они с распродажи библиотеки герцога Девоншира пятнадцатилетней давности. Лорд Мендз пытался их купить, но потерпел неудачу.

Какая красота! Сотни иллюстраций, в золоте и ярких красках. Кельтские народные предания.

Пока с благоговением переворачивала страницы, ей вспомнились слова Рипли: «Разве вы не прекрасная дама в беде? Я ваш рыцарь в сияющих доспехах».

Олимпия захлопнула книгу. Вот бы так же легко можно было заставить замолчать голос Рипли, стереть память о том, что испытывала, когда он был рядом, когда прикасался к ней.

Она подошла к окну и сразу увидела сквозь деревья в довольно запущенной части сада герцога. Он остановил кресло на одной из дорожек и смотрел куда‑то в сторону. Откуда ни возьмись появился Катон, обнюхал Рипли, попытался было лизнуть, но тот жестом его отогнал. Пес попятился и уселся рядом с креслом‑каталкой, постукивая хвостом по земле. Ну прямо паинька! Или просто притворялся? Через минуту вслед за собакой появилась леди Джулия и подошла к племяннику.

Олимпия отвернулась от окна. Рыцари в сияющих латах принадлежали миру любовных романов и волшебных сказок, а леди Хайтауэр приходится жить здесь и сейчас. И если уж суждено ей слышать голоса в собственной голове, пусть это будет голос разума. «Не стоит недооценивать Эшмонта… Когда добьетесь его любви и уважения, вы будете счастливы».

Вот голос опыта, действительности и практичности, голос разума, которому и следует внимать разумной девушке.

– Так я и поступлю, – едва слышно прошептала Олимпия и продолжила разбирать книги лорда Чарлза.

Рипли не мог забыть смех Олимпии, тепло и нежность тела. В ушах до сих пор звучали ее слова. «В таком случае, возможно, вам следует на мне жениться…»

Но он не может, и бесполезно убеждать его в обратном. Она невеста Эшмонта. Любой другой мог бы попытаться ее увести, но не Рипли, потому что он верный друг, черт возьми, и потому что слишком поздно.

И Рипли погрузился было в мрачные раздумья, но помешал пес, с лаем бросившийся к нему.

– Сидеть! – приказал герцог, прежде чем пес успел на него прыгнуть.

Тогда Катон обежал кресло кругом и принялся обнюхивать, особое внимание уделив коленям Рипли, где совсем недавно сидела леди Олимпия. Потом собака попыталась лизнуть больную ногу, но герцог щелкнул пальцами:

– Пошел прочь, глупое создание!

Пес уселся, не сводя взгляда с ноги.

– Он хочет поиграть, – услышал Рипли голос тетушки за спиной. – Но ты, похоже, уже наигрался сегодняшним утром.

– Разве?

Сцепив руки за спиной, леди Джулия прошла чуть дальше по дорожке, затем вернулась обратно.

– Я не допущу, чтобы ты соблазнил эту молодую леди под крышей моего дома.

О черт! Откуда она узнала? Что‑то слуга сболтнул?

Рипли молчал, поэтому леди Джулия продолжила:

– Я услышала в библиотеке ужасный шум и заглянула… Полагаюсь, однако, на твою порядочность и надеюсь, что это было просто дурачество и дальше дело не пошло.

Он продолжал молчать, и глазом не моргнув. Дурачество действительно закончилось более или менее без ничего такого. И так‑то лучше.

– Ради бога, Хью, скажи мне наконец, должна ли я как можно быстрее отправить девушку домой?

Рипли хотел, чтобы Олимпия уехала… нет, неправда: ему было позарез нужно, чтобы она уехала.

Беда в том, что ей требовалось время, чтобы отдохнуть от всех – от родных, которые стремились выдать ее замуж, но особенно от Эшмонта, – подумать и решить, как быть дальше и что правильно и разумно, и не для семьи, а в первую очередь для нее самой. Нелегкая задача – сложить картинку из мозаики, где детали не подходят друг другу.

Это Рипли понимал, как понимал и то, что Кемберли‑плейс – идеальное место, чтобы справиться с жизненными невзгодами.

– Все так запуталось, – сказал он наконец.

– Жизнь вообще штука сложная.

– Да, вы правы.

– Я знала, что все здесь очень непросто, но сейчас понимаю, что дело куда сложнее, – заметила пожилая дама. – Ты… ваша троица… Ладно, бог с ними, речь не о них. Здесь ты, и именно тебе предстоит взглянуть правде в глаза. Не всегда можно взять и откупиться, дорогой племянник, иногда приходится принимать решения самому.

– Вот как? – усмехнулся Рипли. – А что пытаетесь решить вы, сидя в этой дыре?

Леди Джулия помолчала, потом коротко рассмеялась:

– Отлично сказано! Твоя сестра говорила об этом намеками, но ты сразил наповал.

– Как змеиный зуб?

– Ты никогда не был неблагодарным, никогда не боялся спорить со мной, но то было давно, и я опасаюсь, что начну глупеть в отсутствие достойного противника. Но пока еще я в состоянии понять, когда меня пытаются водить за нос.

– Вы по‑прежнему остроумны, – заметил Рипли. – Как бы я хотел быть мухой, что сидела бы на стене, когда к вам явились Эшмонт и Блэквуд!

Леди Джулия покачала головой:

– Снова уводишь разговор в сторону? Прекрасно. Мои дочери выросли и научились справляться и с мужьями, и с детьми. Я им больше не нужна, а мужа у меня нет. Вот и не знаю, кто я теперь, я не вижу ни цели, ни смысла жизни.

– Так вот почему вы сидите здесь? – удивился Рипли. – Вам не хватает какой‑то дурацкой цели?

– А ты предлагаешь мне стать такой, как вы трое, и жить исключительно ради собственных удовольствий?

– Если это вас утешит, тетя, то сейчас мне не до веселья.

– А сбежать ты не можешь, – улыбнулась леди Джулия. – Какая жалость!

– А вы сбежали на три года, – тоже улыбнулся Рипли. – Какая жалость!

– Нет, дорогой, какая жалость, что ты упускаешь свой шанс, возможно, единственный.

– Это не мой шанс, – буркнул угрюмо Рипли.

– Потому что Эшмонт тебя опередил? Потому что он твой друг?

Рипли не ответил. Похоже, тетка у него всех видит насквозь.

– Интересно, каково тебе будет год, два, пять лет наблюдать за счастьем, которое могло бы стать твоим, и утешаться мыслью, что ты не поступился дружбой, – не без ехидства заявила леди Джулия.

Рипли сразу почему‑то вспомнил, что рассказывала о тетушке его мать. Что‑то неожиданное. Разочарование в любви? Но в голове его царил такой сумбур, что смутное воспоминание переплеталось с другими, совсем недавними, да еще в нем бурлили разные чувства, черт их побери. Рипли пытался выудить из множества мыслей одну – думать о тете Джулии куда проще, чем о себе, – а вообще ни о чем не думать еще лучше.