Рипли растерянно моргал, недоумевая, уж не приснилось ли ему все это. Вот Олимпия держит в руках письмо, вот поднимает голову и поправляет очки, словно собирается что‑то сказать, и вот ее нет: исчезла, лишь слышен частый стук ее каблучков по коридору, ведущему в большой зал, потом хлопнула дверь.

Рипли поехал к двери, из которой вышла Олимпия, но тетя Джулия его опередила. Объехать ее он не смог – механическое кресло было неповоротливым, не то что его тело. Пожилая дама схватила со столика письмо и развернула.

– Господи, что такого он ей написал?

За ней последовал и лорд Фредерик, окончательно загородив дорогу, и безапелляционно заявил:

– Только то, что следовало.

– Что следовало? – эхом отозвалась леди Джулия. – И что же, позвольте узнать, это такое? Вам ведь наверняка известно содержание письма. Это же ваша работа?

– Дайте наконец проехать! – завопил Рипли. – Мне неинтересно, что в письме.

– «Вы полагаете, что мои чувства переменились, – прочла леди Джулия. – И вы правы, но не в том смысле, что вы думаете. Мое чувство к вам стало сильнее, как и мой страх потерять вас…»

– Мне нужно… – сделал вторую попытку Рипли, но поскольку тетя продолжала читать, вопреки желанию, слушал, пока пытался объехать вокруг лорда Фредерика.

– «…нарушили мой покой и вынудили пересмотреть свое поведение, как и следовало сделать давным‑давно – я это признаю, – прежде чем просить вас совершить этот великий шаг и доверить свою жизнь моему попечению. События прошлых дней заставили меня подумать, и мысли эти касались и моих грехов, и моих ошибок. Я осознал, что они были гораздо серьезнее, чем казалось, в противном случае не породили бы они в вашей душе столько сомнений и тревог – настолько сильных, что подвигли вас на столь отчаянный поступок. В письме вы судите себя сурово, но мои чувства к вам далеки от суровости. Я могу лишь восхищаться вашей решительностью и отвагой и умоляю простить меня за то, что вынудил вас рисковать тем, чем рисковать не стоило».

Эшмонт так никогда бы не написал, но чувства – да, чувства его, в этом Рипли не сомневался, как не сомневался и в том, что облек его чувства в слова и фразы лорд Фредерик.

Вспомнился вечер перед свадьбой: Эшмонт сказал о своей невесте: «Она была очень добра». С какой нежностью и удивлением произнес он эти слова! И он еще говорил о ее грации и уме, живости и чувстве юмора, о массе скрытых достоинств, и о том, что она красивее, чем принято думать о женщинах в очках, как будто очки могут превратить красавицу в дурнушку! Но это даже хорошо, иначе ее давно бы кто‑нибудь увел.

По мере того как леди Джулия читала, письмо делалось все более страстным и напористым, однако Рипли, направляясь к двери, почти не слышал ее голоса: в голове стоял шум, потому что там сцепились честь и желание, выясняя, что правильно, а что нет. «Ты должен ее отпустить!» – «Ты не можешь допустить, чтобы она ушла!»

Он услышал, как тетка сказала:

– Это чудовищная несправедливость, сэр!

– Для кого? – уточнил лорд Фредерик.

Больше Рипли ничего не слышал: выкатившись из гостиной в коридор, потом в большой холл, набросился на лакея Тома, хотя тот торопливо распахнул перед ним дверь.

– Куда она пошла? – спросил Рипли.

– По дорожке направо, ваша светлость, – показал Том.

Дорожка была посыпана гравием, по которому, как Рипли уже было известно, механическое кресло катилось с большим трудом. Но ведь бабушка как‑то справлялась, значит – справится и он. Тем не менее было отчего впасть в отчаяние: на собственных сильных ногах он легко бы догнал Олимпию, хотя в данный момент и не видел ее, – но за те несколько минут, что Рипли оставался в гостиной после нее, она не могла уйти далеко.

Проехав дальше, он очутился в неухоженной части сада с узкими грязными дорожками. Заметив неподалеку одного из садовников, он окликнул его, и тот поспешил к хозяину, сжимая шляпу в руке.

– Ваша светлость?

– Леди видел? – спросил герцог, узнав старого работника Хилла. – Куда она пошла?

Почесав голову, старик оглянулся по сторонам и задумался.

– Трудно сказать наверняка, ваша светлость, но вроде побежала туда, к реке.

Рипли покатил по дорожке сада, петлявшей среди кустов и статуй, которые мешали обзору, поскольку смотреть приходилось лишь вперед, под колеса. Иногда деревья расступались, но прошло немало времени, пока он наконец не увидел Олимпию – маленькую фигурку вдали.

Рипли покинул обширные пределы сада. Здесь относительно плоский участок земли, на котором был выстроен особняк, сменялся пологим спуском. Оттуда он и увидел, что девушка идет к рыбачьему домику, где они с приятелями и сестрой в детстве часто проводили время.

Продвигался вперед он медленно. Дорога, хоть и шла под откос, была в кочках и густо заросла подлеском. Деревья и кусты, между которыми она вилась и петляла, мешали обзору. Время от времени Рипли удавалось мельком увидеть Олимпию – уже не в виде крошечной фигурки, и ему вспомнился тот день в саду у Ньюлендов – неужели это было всего несколько дней назад? – когда он гнался через кусты за белым платьем. Теперь же ему казалось, что он пытается ее догнать всю жизнь.

А следовало это сделать раньше, многие годы назад: ведь знал же, что она там, среди старых дев «желтофиолей», кумушек‑наседок и немощных дам, но никогда не задумывался почему, просто принимал сей факт как должное. Не обращал внимания. Может, решил, что так ему удобнее? Придумал, будто она ждет, как прекрасная дама в замке, что он прискачет на коне, как рыцарь из сказки, и увезет ее, когда, наконец, созреет и решится?

«Размечтался! – сказал себе Рипли. – Губу раскатал…»

Через минуту в просвете деревьев он увидел девушку, уже настолько близко, что она могла услышать, если бы ее окликнули, что он и сделал.

Олимпия вздрогнула и, обернувшись, крикнула:

– Уходите!

Она бросилась бежать, и кресло Рипли катилось по кочкам за ней. Пару раз он налетал на деревья. Довольно ясное утро сменилось пасмурным днем, и жара сделалась удушающей. Потные ладони соскальзывали с рукояток управления, и кресло вылетело с тропинки.

– Черт, Олимпия, да остановитесь же!

– Прочь!

– Мне нужно с вами поговорить!

– Нет!

Олимпия неслась вперед как вихрь.

Рипли сражался с креслом, которое все упорнее сопротивлялось неровностям дорожки. Колеса, не желая слушаться рычагов, покатились прямо в кусты. Он натыкался на камни, и на спуске, пусть и пологом, катился вниз, набирая скорость, невзирая на отчаянные попытки удержаться на дорожке.

Олимпия не бежала, но шла очень быстро. Ее можно было бы догнать, но кочек и ухабов становилось все больше. Со всех сторон Рипли обступали деревья и кустарники, которые не подрубали, наверное, год, а то и больше, и уж точно никто не давал себе труда убирать камни, орехи, желуди и много чего еще нападавшего на дорожку с деревьев или принесло водой.