когда институциональные каналы терпят неудачу. По сравнению с новостями слухи отличаются низкой формализацией, и этот элемент – как указывает Шибутани – обратно пропорционален коллективному воодушевлению. Внушаемость и поведенческое заражение, фиксируемые в определенных ситуациях толпы, также не являются патологическими процессами, но представляют собой формы взаимного подкрепления эмоциональных реакций, позволяющих развиться каналам слухов и средствам их контроля[229]. Быстрое распространение настроений и информации посредством слухов сужает диапазон альтернативных ответов, а интенсивность несдержанных ответов растет. Публика сенситизирована концентрироваться на определенных мишенях, не принимая во внимание другие соображения. При выстраивании слухов отбираются только те детали, которые соответствуют настроению. Участники ищут оправдание своим действиям, а слухи предоставляют «факты», подтверждающие то, что толпа в любом случае хотела сделать[230].

Этот анализ в равной мере применим к распространению определений агентами контроля и СМИ во время фаз реакции. В данном контексте содержание общего определения, которое возникло в толпе по поводу случившегося, во многом обязано этой реакции. СМИ предоставили образы и стереотипы, с помощью которых можно было реструктурировать неоднозначные ситуации; инцидент с бросанием камней мог бы не продвинуться дальше стадии толчеи, если бы не было готовых коллективных образов, придававших смысл действиям. Эти образы служат основой для слухов о «случайных» событиях; так, инцидент с девушкой, которую несли на носилках к машине скорой помощи, по-разному объяснялся собравшейся вокруг толпой: «Парень, который с ней, должно быть, зарезал ее ножом», «Слишком много таблеток, если вы спросите меня», «Эти девки-рокерши все время пьют».

Распространяются разные версии событий, которые в конечном итоге ассимилируются в одну тему, получающую коллективное одобрение. Каждое звено в цепи ассимиляции включает предубеждения, полученные из таких источников, как СМИ; без шумихи вокруг «поножовщины на пляже» и «оргий с наркотиками» слухи о девушке на носилках приняли бы совершенно другую форму.

Форма и содержание слухов важны, так как они служат для валидации определенного образа действий: как девиант, так и агент контроля используют коллективные образы (которые могут быть объективно ложными) для оправдания своих действий. Этот тип процесса повторяется при возникновении других видов вспышек насилия, таких как расовые беспорядки. Его последовательность такова: 1) разговоры о беспорядках до вспышек; 2) распространение особенно угрожающих слухов («сегодня ночью что-то случится»); 3) разжигающая искра (которая сама по себе может быть подстрекательским слухом, например, о жестокости полиции); 4) фантастические слухи, распространяющиеся во время беспорядков (например, об убийствах, совершенных другой стороной), которые используются для оправдания насилия.

Ниже приведены примеры четырех видов слухов во время фазы воздействия: 1) «Я слышал, один тип сказал, что копы в Саутенде особенно зверствуют на эту Пасху»; 2) «Сегодня вечером, когда эти рокеры доберутся до пристани»; 3) «Пойдем – у вокзала большая драка»; 4) «Их было тридцать человек, они накинулись на одного из наших парней и избили его». В Клактоне распространялись конкретные слухи, утверждающие о враждебности «противоположной стороны» – в данном случае, местных жителей. Ходила история о том, что одну группу отказались покормить завтраком в кафе, и другая история – о том, как пожилая женщина остановила на улице трех парней и обругала за их одежду. Во время последующих инцидентов пошли слухи, воздвигающие стену между модами и рокерами («Моды пришли в губной помаде», «От рокеров разит салом, они никогда не моются»). Позже особенно распространились истории о полицейских бесчинствах и запугиваниях («Они избили одного парня в изоляторе»). В легенде, которая ходила в Брайтоне на Пасху 1965 года, говорилось, что пьяный полицейский в штатском подрался с несколькими молодыми людьми в кафе; они не знали, что имеют дело с полицейским; когда они начали его одолевать, он подал «сигнал», явились его товарищи и арестовали большинство ребят.

Вопрос об истинности этих слухов не важен; их происхождение можно отследить вплоть до некоторых элементов общественной реакции, и они служат как для валидации настроения и курса действий, так и для консолидации разобщенной толпы в единую группу. Быстро меняющееся содержание слухов наглядно иллюстрирует важный аспект феномена модов и рокеров: то, как мишени, выбранные для враждебных действий, менялись под влиянием системы верований.

Во-первых, если во время какого-то события объект враждебности станет недоступен или распространятся слухи о новых мишенях, будет сделана удовлетворительная замена. Если в поле зрения модов не попали рокеры, моды могли с радостью наброситься на битников; за одно утро мишень могла стремительно поменяться – на битников или полицию, в зависимости от настроения толпы, слухов о преследованиях или фактического вмешательства полиции. Во-вторых, на протяжении всей последовательности менялась основная мишень: в Клактоне врагом был Клактон (владельцы магазинов, погода, отсутствие удобств); в Маргите и Брайтоне на Троицын день (под воздействием образа воюющих банд) врагом были рокеры, позже (под влиянием культуры контроля) – полиция.

До сих пор в нашем анализе мы исходили из признания важности символизации. Этот процесс позволяет описать ситуацию, когда девианты и агенты контроля использовали культурно санкционированные знаки и символы для оправдания или подтверждения восприятия или действий. Символы фазы описания подготовили толпу к действию, так как общие образы и объекты способствуют единообразному действию: если танцплощадка определяется как «самое популярное место среди модов на юге страны», то ее защита от вторжения рокеров приобретает символическое значение. Символы, такие как одежда, прическа, свой жаргон и другие стилистические атрибуты, также создают ощущение сплоченности группы. Ключевым этапом в возникновении народных дьяволов является момент моральной паники, когда эти символы становятся узнаваемыми (сначала в преувеличенном и искаженном виде), прорабатываются, а затем распространяются. С большей легкостью навешиваются ярлыки и применяются другие негативные санкции, а вероятность запуска последовательности амплификации – за счет облегчения идентификации и солидарности внутри группы – многократно увеличивается.

В быстро меняющейся ситуации толпы и в накаленной эмоциональной атмосфере малейший намек или знак может стать значимым символом. Ниже приведены некоторые примеры символизации и сенситизации в период фазы воздействия:

Молодого журналиста, который пытался проникнуть в зал суда Маргита, проводили в камеру, а не на скамью для прессы, потому что у него были довольно длинные волосы и джинсы. «Вы выглядите в точности как они», – сказали ему.

(Интервью с П.Б., 19 ноября 1964 года)

В белой рубашке, галстуке и обычной спортивной куртке я шел с группой модов по набережной, по которой движение было временно разрешено только в одну сторону. После того как нас начала подгонять полиция, я развернулся и вместе с несколькими другими людьми двинулся в обратном направлении. Хотя меня один раз толкнули, полиция не так жестоко обращалась со мной, как с другими; парней по обе