Мешочек с вязаньем оставила на шее. Ну, какожидать где придется или наблюдение вести? Вязанием многие из монахов утешаются– будет неподозрительно, а под перестук спиц лучше думается.

Сунула мешочек под одеяние, пусть висит.

Саквояж спрятала между автоматами. Недлинныеволосы из-под шапки выпустила, одернула подрясник, пудру стерла рукавом.

В общем, вошла в павильон святой воды скромнаямолодая дама, а минут через десять вышел худенький рыжий монашек, совершеннонепримечательный, если, конечно, не считать здоровенного синячины на левомпрофиле.

Если до сего момента действиярасследовательницы были еще более или менее понятны, то теперь, вздумайсякому-нибудь следить за Лисицыной со стороны, наблюдатель пришел бы всовершенное недоумение, так как логики в поведении паломницы не просматривалосьрешительно никакой.

Впрочем, во избежание двусмысленности,придется вновь привести именование героини нашего повествования всоответственность ее новому облику, как это уже было сделано однажды. Иначе неизбежать двусмысленных фраз вроде “Полина Андреевна заглянула в братские кельи”,ибо, как известно, во внутренние монашеские покои вход женщинам строжайшевоспрещен. Итак, мы последуем не за сестрой Пелагией и не за вдовой Лисицыной,а за неким послушником, который, повторяем, вел себя в этот день очень странно.

В протяжение двух или двух с половиной часов,начиная с полудня, юного инока можно было увидеть в самых разных частях города,в пределах собственно монастыря и даже – увы – в уже поминавшихся братскихкельях. Судя по ленивой походке, слонялся он безо всякого дела, вроде как соскуки: тут постоит, послушает, там поглазеет. Несколько раз праздношатающегосяотрока останавливали старшие монахи, а один раз даже мирохранители. Строгоспрашивали, кто таков да откуда синяк – не от пьяного ли, не от рукосуйного лидела. Юноша отвечал смиренно, тоненьким голоском, что звать его Пелагием, чтоприбыл он в Арарат со священного Валаама по малому послушанию, а синяк наличности оттого, что отец келарь за нерадивость поучил. Это разъяснение всехудовлетворяло, ибо суровый нрав отца келаря был известен и “поученные” – кто ссиняком, кто с шишкой, кто с оттопыренным красным ухом – на улицах и вмонастыре попадались нередко. Монашек кланялся и шел себе дальше.

Часам к трем пополудни Пелагий забрел за городи оказался подле Постной косы, напротив Окольнего острова. Место это впоследние недели у паломников и местных жителей прослыло муторным, и оттогоберег был совсем безлюден.

Послушник прошелся по косе, добрался до самогоее края, принялся скакать с камня на камень, удаляясь все дальше в сторонуострова. С непонятной целью тыкал в воду подобранной где-то палкой. У одного извалунов долго сидел на корточках и шарил в холодной воде руками – будто рыбуловил. Ничего не выловил, однако чему-то обрадовался и даже захлопал озябшимиладошами.

Вернулся к началу косы, где была привязанастарая лодка, пристроился рядышком на камне и заработал вязальными спицами, тои дело поглядывая по сторонам.

Довольно скоро появился тот, кого отрок, повсей видимости, поджидал.

По тропинке, что вела к берегу от старойчасовенки, шел монах довольно неблагостного вида: косматобородый, кустобровый,с большим мятым лицом и сизым пористым носом.

Пелагий вскочил ему навстречу, низкопоклонился.

– А не вы ли и есть достопочтенный старецКлеопа?

– Ну я. – Монах хмуро покосился на паренька,зачерпнул широкой ладонью воды из озера, попил. – Тебе чего?

Он страдальчески выдохнул, обдав послушникакислым запахом перегара, стал доставать из кустов весла.

– Пришел молить вашего святого благословения,– тоненьким тенорком молвил Пелагий.

Брат Клеопа сначала удивился, однако по своемунынешнему состоянию души и тела был более склонен не к изумлению, а краздражительности, поэтому замахнулся на мальчишку увесистым кулачиной.

– Шутки шутить? Я те дам благословение, щенокрыжий! Я те щас второй глаз подобью!

Монашек отбежал на несколько шагов, но неушел.

– А я вам думал полтинничком поклониться, –сказал он и точно – достал из рукава серебряную монету, показал.

– Дай-ка.

Лодочник взял полтинник, погрыз желтымипрокопченными зубами, остался доволен.

– Ну чего тебе, говори. Послушник застенчивопролепетал:

– Мечтание у меня. Хочу святым старцем стать.

– Старцем? Станешь, – пообещал подобревший отсеребра Клеопа. – Лет через полета всенепременно станешь, куда денешься. Если,конечно, раньше не помрешь. А что до святости, то ты вон и так уже вподряснике, хоть и совсем цыпленок еще. Как тебя звать-то?

– Пелагием, святой отец.

Клеопа задумался, видно, припоминая святцы.

– В память святого Пелагия Лаодикийского, коийубедил жену свою благоверную почитать братскую любовь выше супружеской? Так емусколько годов-то было, святому Пелагию, а ты еще и жизни не видал. Чего тебя,малоумка, в монахи понесло? Поживи, погреши вдосталь, а там и отмаливай, какмудрые делают. Вон в скиту, – кивнул он в сторону острова, – старец Израиль –обстоятельный мужчина. Погулял, курочек потоптал, а ныне схиигумен. И на землехорошо пожил, и на небе, близ Отца и Сына, местечко себе уготовил. Вон какнадо-то.

Карие глаза монашка так и загорелись.

– Ах, если б мне на святого старца хоть однимглазком взглянуть!

– Сиди, жди. Бывает, что на бережок выходит,только редко – уж силы не те. Видно, вознесется скоро.

Пелагий наклонился к лодочнику и прошептал:

– Мне бы вблизи, а? Свозили бы меня на остров,отче, а я бы век за вас Бога молил.

Клеопа слегка отпихнул мальчишку, отвязываяконец.

– Ишь чего захотел! За такое знаешь что?

– Совсем никак невозможно? – тихонечко спросилрыжеволосый и показал из белого кулачка уголок бумажки.

Брат Клеопа пригляделся – никак рублевик.

– Не полагается, – вздохнул он с сожалением. –Узнают – скудной не миновать. На неделю, а то и на две. Я на хлебе да водесидеть не могу, от воды у меня башка пухнет.