Я часто отправлялся с ним то в поле, то в лес, и мы никогдане возвращались пустыми. Вот и в тот раз я нёс на ремешке двух селезней,беспомощно свесивших радужные шейки. Ласовы чернавки ощиплют их да и бросят вкипящий горшок.

В тот день я встретил дикого тура… Вот уж не знаю, кто изнас больше удивился неожиданной встрече: я или этот громадный чёрный бык сбелой полосой вдоль хребта. Мы столкнулись нос к носу на звериной тропе, взарослях орешника, отягощённого грузом ещё не созревшего урожая. Я увидел тураи остановился, замерев. Замер и он.

Он был так близко, что я ощущал запах его шерсти. Я виделглаза, близоруко рассматривавшие меня из-под длинных ресниц. И широкие ноздри,напряжённо вбиравшие воздух. И огромные, грозно вытянутые рога, способныеопрокинуть медведя и распороть брюхо коню. Это был лесной князь! Никто неосмеливался встать у него на пути. Только во всем подобный ему самому. Но этобудет позже – по осени, когда на дубах вызреют жёлуди и начнётся великая поратурьей любви…

При мне не было ни коня, ни копья. Я стоял не двигаясь иждал. Но зверь так и не бросился на меня. Очень медленно он поднял тяжёлуюголову, повернулся и пошёл прочь.

Он уходил доверчиво и гордо. Он признал меня равным себе. Инам с ним нечего было делить в этом лесу. Он очень не хотел открывать мне своюхромоту, чтобы я не посчитал его уход отступлением. Но мы оба были старымивоинами, и я разглядел свежие шрамы у него на бедре.

Мне случалось охотиться на туров, когда их поднимали в чащекняжеские выжлецы. Я видел, как могучие быки прогоняли прочь робких туриц иодни встречали погоню, бесстрашно и яростно принимая свой последний бой. Виделих и мёртвыми – павшими достойно… Но я понял, что лишь нынче мне выпало узретьлесного бойца в его настоящем обличье. Величественным и спокойным, исполненнымтой мощи, которую мало чести пускать в дело по пустякам. Истинным князем, чтосидит в своей гриднице меж бояр, опершись о меч, вложенный в ножны…

Я подождал, пока он скроется из виду. Следовало уйти и мне:такой уж получилась наша с ним клятва, данная без слов. Но в моей суме лежаладобрая краюха: тур, принюхиваясь, должен был учуять не только железо, но ихлеб.

Рано или поздно лесной князь вернётся проверить, сдержал лия обещание… Я положил краюху на тропу и ушёл. Мне, привыкшему сражаться, былопочему-то радостно оттого, что рогатый воин впервые примет от меня не железо, ахлеб.

А ещё в тот день мой путь снова пролёг мимо священногодрева. Про себя я давно уже решил подарить ему новые кабаньи клыки и потомудумал сегодня обойти его стороной, не хотел тревожить с пустыми руками. Ноуслыхал на поляне человеческий голос и не удержался, свернул-таки посмотреть.

Перед сосной стояла на коленях та самая девушка, чтопоранилась в поле серпом. Я уже знал, как её звали: Надёжа. Видно, крепко любилеё давно умерший отец. Это было хорошее имя.

Надёжа горько плакала и всё кланялась дереву, отвечавшему ейотстранённым, высоко вознесённым гулом. Так у порога моего прежнего дома звучалне ведающий покоя прибой, и никто не знал, что за сила порождала его, день иночь ворочаясь в бездонной глубине… А у подножия вещего древа, спутаннаялыковой верёвкой, барахталась в траве голенастая курица. Вечером или ночьюмилосердная чаща пришлёт за ней вечно голодного лиса.

Потом я с удивлением разобрал имя Братилы… Ну и что,подумалось мне. Не больно широкоплеч, зато молод и пригож. Я не понял только,почему она решила просить помощи у сосны. Умылась бы над ковшиком да иприворожила милого приворотным заговором – ведь так, кажется, от века поступаютдевчонки? Или он чем обидел её, и она вымаливала ему погибель?.. Однако не делослушать предназначенное не тебе, да ещё в таком месте, как эта поляна! И яхотел было уйти, так и не показавшись Надёже, когда приметил, что за нейнаблюдали не только мои глаза.

Старейшина Лас не больно задумывался над именами длясыновей, называл их в том порядке, в каком они появлялись на свет: Первак,Другак, Третьяк. Только самого младшего, четвертуню, назвал Мстишей. Говорили,это жена наконец упросила его уважить деда мальчишек, её отца.

Старший сын Ласа, Первак, хоронился в подлеске, терпеливодожидаясь, пока Надёжа пустится в обратный путь.

Мне не было дела ни до девушки, ни до парня: тем более, чтоя как-то сразу поверил, будто он ждал её там, намереваясь проводить. И опять яедва не ушёл… Но тут Надёжа поднялась и усталым шагом побрела по поляне,вытирая глаза.

Первак был охотником, привыкшим скрадывать зверя. Он возникперед нею так неожиданно, что она едва не ткнулась в его грудь. Я всё ещёдумал, что он хотел обрадовать её и удивить. Но Надёжа рванулась от него прочь,и вместо лукавого смеха до моих ушей долетело отчаянное:

– Не тронь!

– Ягодка моя, – промурлыкал Первак. И пошёл прямок ней – уверенно, не спеша. У неё блеснул в руке нож, но Первак ничуть неиспугался. Сейчас этот нож полетит в сторону и исчезнет в траве. Но тут Первакглянул поверх её головы. И увидел меня.

Я по-прежнему не собирался лезть не в своё дело. Нонеразлучный меч висел у меня при бедре, и боюсь, что рука моя лежала нарукояти. Во всяком случае, Первак замер на месте.

Морозка на моём плече развернул сильные крылья, вытянулся,угрожающе раскрыл клюв: не подходи!

Я увидел, как румянец на лице Первака сменила багроваякраска. Что может быть хуже бессильной ярости и того стыда, который онапорождает! Он ведь никак не ожидал встретить меня здесь. И он не мог надеяться,что сумеет меня одолеть. Девчонка не была мне ни сестрой, ни подругой; я почтине знал её, да и знать-то не хотел. Но я ни за что не стал бы объяснять этогощенку, и пусть бросается на меня, если больно охота! Но Пер-вак, по-прежнемумолча, повернулся и зашагал прочь. Унижение душило его, я это видел понатянутой, будто окостеневшей спине. Унижение невыплеснутое, неотомщённое ижаждущее мести. Я знал, что провожаю глазами врага. Ладно, одним больше…

Только уже скрываясь за деревьями, Первак оглянулся. Игрязными комьями полетели пакостные срамные слова!.. Я шагнул было вдогон, ноостановился: никаким словом не обидишь хуже, чем молчанием. Он ведь поймёт, чтопромолчал я не со страху.

– Пойдём, что ли, – сказал я Надёже. И тут-то унеё хлынули слезы, неудержимые, как вырвавшийся из запруды ручей. Я смотрел наеё прыгавшие губы и думал о том, что все девки устроены одинаково. Начинаютбояться, когда весь страх миновал… А ещё казалось, будто с дерева слетеласиница и села мне на ладонь. Вот так: доживёшь, как я, до седых волос и вдругобнаружишь, что способен радоваться не только лютому кречету на рукавице, но итакой вот глупой, доверчивой птахе…

– Будет реветь-то, – сказал я, – Пошли.

Думал я довести Надёжу до общинного поля и тамраспроститься, ан не вышло! Взмолилась, упросила заглянуть к ним с братом, непогнушаться угощением. Я хотел отказаться – у этой Надёжи навряд ли так ломилсястол от еды, как у Ласа. Но вовремя вспомнил про Первака: придётся ведь сидетьс ним локоть к локтю – в блюде. И я сказал: добро…