его в ритуальную одежду и завернувших в другое полотнище, пластиковый покров, ярко-желтый и столь же неуместный здесь, как скрытая им от глаз смерть.

Наступали сумерки. Сидя вокруг небольшого костерка, остальные прислушивались к плеску падающей воды, пока Энн отмывала свое тело от крови, мозгов, экскрементов и содержимого желудка, избавлялась с помощью мыла от запахов и безуспешно пыталась изгнать из памяти картины и звуки. Когда она появилась, с мокрыми волосами, но одетая и сосредоточенная, было уже слишком темно для того, чтобы Д. У. мог заметить, насколько она утомлена и расстроена. Возможно, он подумал, что работа далась ей легко, что она ко всему привычный, закаленный профессионал, не подверженный надрыву. И потому подозвал ее к огоньку и спросил о результатах.

– Оставьте ее в покое, – проговорил Джордж, обнимая жену за плечи и поворачивая ее лицом к их палатке. – Завтрашний день вот-вот наступит.

– Нет, все в порядке, – отозвалась Энн, хотя в порядке-то ничего не было. – Много времени это не займет. Никакой очевидной причины смерти я не обнаружила.

– Но у него же была сыпь, доктор. Возможно, аллергическая реакция на съеденный плод? – предположил Марк.

– Сыпь прошла несколько дней назад, – терпеливо произнесла Энн. – И скорее всего она стала проявлением контактного дерматита. В крови его не обнаружено повышенной концентрации гистамина, однако нам следует учесть, что именно он ел вчера по нашему списку.

Она вновь повернулась лицом к палатке, чтобы дойти до нее, чтобы лечь рядом с Джорджем и в его объятиях напомнить себе о том, что она жива и рада этому.

– А как насчет аневризмы? – спросил Эмилио. – Быть может, она давно у него созрела, и кровеносный сосуд лопнул чисто случайно.

Они пытались спрятаться от смерти в мелких подробностях. Энн понимала это. Оказавшись перед лицом смерти, люди начинают искать ее причины, для того чтобы защитить себя от произвола и тупости судьбы. Она провела на ногах двадцать часов. Остальные тоже, но они только ждали. Уперев руки в бока, Энн уставилась в землю и постаралась ровным дыханием утихомирить гнев.

– Эмилио, – произнесла она ровным и окончательным тоном, – я только что провела самую подробную аутопсию, которую можно было выполнить в этих условиях. Какие еще подробности тебе нужны? Следов внутренних кровотечений на его теле я не обнаружила. Сгустки крови в сердце и легких не найдены. В желудке и кишечнике никаких воспалений. В легких никакой жидкости. Печень в удивительно хорошем состоянии. Почки и мочевой пузырь свободны от инфекции. Инсульта не было. Мозг, – начала она, изо всех сил стараясь говорить ровным голосом, ибо извлечь мозг и изучить его ей оказалось труднее всего, – был в прекрасном состоянии. Я не обнаружила ни одного физиологического указания на причину смерти. Он просто умер. Не знаю почему. Люди в конечном счете вообще смертны, так?

И снова повернулась, чтобы уйти подальше, найти место, чтобы сесть и выплакаться в одиночестве, и едва не закричала, услышав вопрос Д. У.

– И никаких следов укуса на ногах? Даже небольшого? Всех нас кусали, но, может быть… Энн, но ведь должна существовать какая-то причина…

– Ах, вам нужна причина? – бросила она, подступая к нему. Д. У. умолк, выведенный ее тоном из собственных размышлений. – Вам еще нужна причина? Deus vult, pater. Так захотел Бог, понятно?

Она сказала так для того, чтобы ошеломить Д. У., ошеломить их всех, чтобы они только заткнулись, и с горькой радостью убедилась в том, что замысел ее сработал. Д. У. умолк на полуслове и замер с приоткрытым ртом, Эмилио смотрел на нее круглыми глазами, Марк только моргал, осознавая ту грубость, с которой она обратила против иезуитов привычную для них краткую формулировку покорности воле Божьей.

– Неужели это так трудно понять, джентльмены? – спросила Энн, глядя на них опустошенным взором. – Неужели, если все хорошо, то это благодаря Богу, а если случилось дерьмо, то виноват врач? Если пациент выжил, то слава Богу, а если умер, причину ищи во враче. Что, если хотя бы раз в жизни, гребаной новизны ради, попробуете возложить ответственность за смерть больного на Бога, а не на меня!

– Энн, Д. У. вовсе не обвинял вас… – Это проговорил Джимми. Почувствовав, что Джордж взял ее за руку, она отмахнулась:

– Хрена тебе, не обвинял! Вам нужна причина? Я назвала единственную, которую в состоянии придумать, и мне пофигу, если она не нравится вам. Я не знаю, почему он умер. И я не убивала его. Черт, люди иногда просто умирают! – Она споткнулась на этих словах, что только заставило ее ощутить большую ярость и одиночество. – Даже если у тебя есть под рукой вся самая совершенная медицинская техника, даже если ты вон вылезаешь из собственной шкуры, чтобы вернуть его назад, даже если это самый расчудесный музыкант, даже если вчера он был жив и здоров и по молодости лет никак не мог умереть. И тогда они, случается, умирают, умирают и все, вот так! А почему – спрашивайте у Бога. Только не у меня.

Она залилась слезами, и Джордж обнял ее, задыхающуюся от ярости и беспомощности, и негромко шепнул:

– Никто не обвиняет тебя, Энн. Никто и не думает тебя обвинять… – Впрочем, она и так знала это, но никак не могла избавиться от ощущения собственной вины.

– Но какая же это дрянь, Джордж! – шепнула она, утирая слезы собственным рукавом, стараясь перестать плакать и не имея на это сил. – Какая же это подлость. А я даже не особенно симпатизировала ему.

Так и не сумев остановиться, она повернулась к подошедшим к ней Джимми и Софии, однако смотрела Энн на священников.

– Он проделал весь этот путь ради своей музыки, но так и не сумел ни разу услышать ее. Это честно? Он не увидел даже инструментов! Зачем нужно было тащить его сюда для того, чтобы убить на самом пороге? Не гнусно ли так поступать со стороны вашего Бога?

* * *

ЗА ДОЛГИЕ МЕСЯЦЫ, проведенные внутри «Стеллы Марис», они успели рассказать друг другу множество историй. Все, конечно, хранили свои секреты, однако, бывало, и делились детскими воспоминаниями, в частности Марк Робишо.

Марк также не принадлежал к числу тех парней, которые уже в семь лет твердо намеревались стать священниками, однако был очень близок к этой группе. Схлопотав в пять лет острый лимфобластный лейкоз, он получил и долю везения, так как оказался канадцем, жителем страны, в которой была доступной универсальная медицинская помощь.

– Лейкемия не такая уж скверная вещь, – рассказывал он своим спутникам. – В основном ты ощущаешь огромную-огромную усталость и хочешь умереть, так как усталый ребенок хочет спать. Вот химиотерапия, с другой стороны, совершенно ужасная штука.

Мать делала все, что могла, но у нее были и другие дети, о которых нужно было заботиться. Поэтому сидеть у его постели пришлось бабушке с отцовской стороны, быть может, компенсировавшей побег из семьи ее сына, совершенный под предлогом болезни Марка. Старая женщина утешала внука рассказами о старом Квебеке, молилась вместе с ним и с полной уверенностью уверяла ребенка в том, что новая операция, аутологическая пересадка костного мозга, точно излечит его.

– Всего за несколько лет до того эта разновидность лейкемии отправила бы меня на тот свет. Что едва не сделала сама операция по трансплантации, – рассказывал Марк. – Но буквально через несколько недель произошло чудо. Во всяком случае, так считала моя бабушка. У Бога были на меня особые планы.

– А вы сами, Марк? – спросила София. – Вы тоже считали свое выздоровление чудом? И уже тогда решили стать священником?

– Да ну что вы. Я хотел стать хоккеистом… звездой, – сквозь удивленный смех ответил он. И когда они отказались верить ему, возразил: – В старших классах я был очень неплохим вратарем!

На этом разговор перешел к спорту и более не возвращался к детству Марка. Однако София оказалась не настолько неправа, хотя с той поры прошло почти десять лет до того, как в голове его окончательно выкристаллизовалась мысль о том, что жизнь представляет собой Божий дар и его можно и принять, и отдать.

Четки его бабушки прилетели вместе с Марком на Ракхат, a с ними и твердая уверенность в том,