– Только на ночь. – Пошел он на компромисс. – Ночью никто не заметит пиджак Проктора.

– Хорошо, только на ночь. Но не забывай обо всем из-за этого пиджака. – Она указала на Мейтланда, который дремал на сырой подушке. – Я собираюсь уйти, и тебе придется присмотреть за ним. Просто оставь его в покое. Не возись с ним и не вздумай снова колотить. Вообще, не надо торчать в этой комнате – сядь на верху лестницы.

Проктор послушно кивнул. Как ярый конспиратор, он украдкой попятился из двери и поднялся по лестнице. Разбуженный стуком шагов по деревянным ступеням, Мейтланд заметил рабочие сапоги, отпечаток которых видел на откосе. Он попытался подняться, испугавшись, что останется наедине с этим контуженным островитянином. Теперь стало ясно, что этот бродяга поднимался по откосу и поправил щиты, чтобы скрыть следы аварии.

Когда Мейтланд забормотал, молодая женщина села рядом на кровать. Комнату наполнял запах сладкого одурманивающего дыма, длинными слоями висевшего вокруг ее лица. С неожиданной лаской она обняла Мейтланда за голову и стала укачивать.

Пять минут она утешала его, качала и баюкала.

– Все будет хорошо, милый. Постарайся уснуть. Когда проснешься, тебе будет лучше. Я присмотрю за тобой, дорогой. Тебе ведь хочется спать, правда, мой маленький? Бедный малыш, тебе так надо поспать. Спи, малютка, баю-бай…

Когда она ушла, Мейтланд полупроснулся в лихорадке, зная, что бродяга в смокинге следит за ним из дверей. Всю ночь Проктор топтался рядом, его толстые пальцы ощупывали Мейтланда, словно в поисках какого-то талисмана, ускользавшего от него. То и дело Мейтланд просыпался, ощущая горячее дыхание с запахом винного перегара, и видел над собой изуродованное лицо Проктора. В свете керосиновой лампы оно казалось сделанным из полированного камня.

За несколько часов до рассвета вернулась Джейн Шеппард. Мейтланд услышал ее отдаленный крик, когда она шла через остров. Молодая женщина отпустила Проктора, и он беззвучно исчез в шуршащей траве.

Послышался стук высоких каблуков по ступеням. Мейтланд бессмысленно смотрел, как Джейн нетвердой походкой подошла к постели. Слегка пьяная, она посмотрела на Мейтланда, словно не узнавая его.

– Боже! Ты все еще здесь? Я думала, ты ушел. Что за чертов вечер!

Напевая про себя, она скинула туфли. Где она была, он мог лишь догадываться по ее костюму – карикатуре на провинциальную шлюху сороковых годов – открывавшая бедра и края чулок юбка-брюки, выпирающие под люрексной блузкой груди.

Нетвердой походкой Джейн обошла кровать, разделась, свалив одежду в чемодан, и, голая, скользнула под изношенное одеяло. Посмотрев на плакат с Роджерс и Астером, она взяла Мейтланда за руку, отчасти чтобы успокоить его, отчасти просто за компанию. Остаток ночи и начало утра, лежа рядом с ней, Мейтланд чувствовал сквозь лихорадку прикосновение ее сильного тела.

Утром Джейн Шеппард ушла. Когда Мейтланд проснулся, в подвале было тихо. Убогое ложе, на котором он лежал, освещал солнечный луч с узкой лестницы. На стенах, надзирая, как блюстители кошмара, висели портреты Гевары и Чарлза Мэнсона.

Мейтланд протянул руку и пощупал отпечаток тела молодой женщины. По-прежнему лежа, он осмотрел комнату, в том числе открытый чемодан, безвкусную одежду на вешалках, косметику на ломберном столе. Прежде чем уйти, Джейн все привела в порядок.

Лихорадка отступила. Мейтланд взял с ящика пластиковый стаканчик, приподнялся на локте и выпил тепловатой воды. Стянув одеяло, он осмотрел свою ногу. Какой-то непредсказуемый процесс выздоровления заблокировал бедро в тазобедренном суставе, но опухоль спала и боль утихла. Впервые он мог коснуться посиневшей плоти.

Мейтланд осторожно сел на краю кровати, глядя на плакат с Астером и Роджерс. Он попытался вспомнить, видел ли когда-либо этот фильм, и пустил мысли в годы юности. Несколько лет подряд он проглатывал почти всю голливудскую продукцию, сидя в одиночестве средь пустынных закругленных рядов в просторных пригородных «Одеонах». Мейтланд потер ушибленную грудь, понимая, что его тело все больше и больше напоминает то, каким было в юности – голод и лихорадка отняли, по крайней мере, десять фунтов веса. Широкая грудь и мощные ноги потеряли половину своей мышечной массы.

Мейтланд опустил больную ногу на пол и прислушался к движению на автостраде. Уверенность, что скоро он выберется с острова, оживила его. Проторчав на этом треугольном пустыре почти четыре дня, он заметил, что начал забывать жену и сына, Элен Ферфакс и своих сотрудников и деловых партнеров – все они отошли в тень где-то на задворках сознания, и их место заняли потребность в еде, в убежище, больная нога, а больше всего – потребность господствовать над этим клочком земли, непосредственно его окружавшем. Жизненный горизонт сжался до чуть более 10 футов. Пусть до освобождения оставался лишь час – несмотря на всю неохоту молодой женщины и Проктора помочь ему подняться на откос, – но мысль о господстве над островом наваждением преследовала Мейтланда, как будто он 10 лет искал это место.

– Чертова нога…

В ящике был примус и немытая кастрюля. Мейтланд соскреб присохший к кастрюле рис и жадно сунул в рот жесткие крупинки. На лице чувствовалась густая борода. Мейтланд посмотрел на грязную некогда белую рубашку и почерневшие брюки, разрезанные от правого колена до пояса. И все же эта коллекция лохмотьев все меньше и меньше казалась нелепым нарядом.

Прислонившись к стене, Мейтланд двинулся вокруг комнаты. Плакат с Геварой порвался под его рукой и повис на одной кнопке в углу. Мейтланд добрался до двери, повернулся на здоровой ноге и сел на крышку 50-литровой кадки, служившей баком для воды.

Десяток ступеней вели к яркому солнечному свету. По углу лучей Мейтланд догадался, что уже двенадцатый час. На автостраде было спокойное воскресное движение – часа через полтора семейства, в хорошем настроении выехавшие на воскресную прогулку, побеспокоит отощавший человек в изорванном вечернем костюме, шатающийся на проезжей части перед ними. Самое долгое похмелье в мире.

Мейтланд двинулся по ступеням к солнечному свету. Добравшись до верха, он осторожно поднял голову и сквозь окружавшие лестницу заросли травы и крапивы огляделся вокруг.

Он уже собирался шагнуть на остров, когда услышал знакомое хриплое дыхание. Мейтланд встал на четвереньки и пополз по земле к заброшенной кассе. Повернувшись на бок, он протянул руки и раздвинул заросли крапивы.

В 20 футах поодаль, на маленькой прогалине среди травы и крапивы, Проктор выполнял гимнастические упражнения. Тяжело дыша ртом, он стоял, поставив босые ноги вместе, напрягши мощные плечи и вытянув перед собой руки. На вытоптанной земле его тайного гимнастического зала стояли сапоги со стальными подковами и лежала скакалка. На Прокторе были потрепанные остатки гимнастического трико, которое Мейтланд видел на спинке стула в бомбоубежище. Серебристые полоски подчеркивали мощные плечи, а из-за правого уха, вниз по шее к плечу зигзагом молнии бежал лиловый шрам – след какого-то жуткого насилия.