неизвестного и ужасного, – к которому, должно быть, и ведут туннели, пронзающие толщу скал всего в ста пядях над нашими головами. Каждое плоскогорье имеет свою собственную морфологию, именно ему присущую форму ребер, остроугольную усеченность граней, прямые или изломанные очертания склонов. Те из них, что не украшены обелисками красноватого цвета или базальтовыми утесами, окаймлены террасами, имеют скошенные края, острые углы или увенчаны диковинными каменными столбами, тянущимися друг за другом, словно в процессии. Но бывает, что нарушая суровость пейзажа, то здесь, то там мелькнет необычной формы камень или причудливое нагромождение скал, внося – в сговоре с водой – движение в это царство неподвижности. Вдали виднеется почти красная гранитная гора; меж семи зубцов венчающего ее карниза спадают семь желтых каскадов. А вот река швыряет вперед свои воды, и те, разбиваясь, встают радугой на склоне, вдоль которого вехами поднимаются окаменевшие деревья. Вспененный поток бурлит под огромными, возведенными природой арками, и грохочущее эхо реки словно раздвигает эти арки; а поток превращается в каскад, ступенями уходящий вниз из одного озерца в другое. И угадывается, что на самых вершинах, на последних ступенях подлунного плато, у самых облаков, таятся озера, охраняющие свои девственные воды в одиночестве, которого никогда не нарушал человек. На рассвете здесь все покрывается инеем, вода промерзает до дна, берега озер поблескивают опаловым льдом, а в пропастях ночь наступает много раньше заката. На краю пропастей застыли монолиты, поднимаются вверх каменные пики и туманом дышат трещины гор. А смявшиеся в складки камни, похожие на сгустки затвердевшей лавы, – должно быть, метеориты, упавшие сюда с других планет. Мы не разговариваем. Мы в смятении. Мы подавлены великолепием этих грандиозных творений природы, разнообразием контуров этих гор и необозримостью их теней, бесконечностью и неисчислимым множеством плоскогорий. Мы чувствуем себя незваными пришельцами, которых в любой момент могут выбросить вон из этого заповедного царства. Перед нами мир такой, каким он был до появления на земле человека. Там, внизу, у больших рек, мы оставили чудовищных ящериц, анаконд, рыб-млекопитающих, живущих в пресной воде акул, электрических угрей и лепидосиренов, сохранивших в своем облике черты доисторических животных, происшедших от ящеров третичного периода. И хотя бывает слышно, как что-то копошится в зарослях древовидных папоротников, а в расщелинах трудятся пчелы, все равно кажется, что здесь нет живых существ. Будто только что спали воды, обнажилась суша, взошла зеленая трава и лишь начинает пробиваться огонек жизни, огонек, который отныне будет гореть денно и нощно. Мы на пороге зарождения жизни, в конце четвертого дня творения. И если мы отступим еще хоть немного в глубь времен, то попадем туда, где начинается страшное одиночество, в котором находился создатель, – в звездную печаль, когда не родились еще радость и ликование, когда земля была пустой и хаотичной, а бездна вселенной заполнена мраком.

Часть пятая

Уставы твои были песнями моими…

Псалом 118

XXV

(Воскресенье, 24 июня)

Аделантадо поднял руку, указывая, где искать золото, и Яннес прощается с нами. Он отправляется на поиски сокровищ. Золотоискатель, не желающий делить ни с кем свою удачу, обязан быть одиноким, осторожным в поступках и лживым в словах. Он должен заметать за собой все следы, подобно тому как животные заметают хвостом свои следы. Мы взволнованы, обнимая на прощанье этого крестьянина с античным профилем, этого знатока Гомера, человека, который, похоже, сильно привязался к нам за это время. Движимый страстью к драгоценному металлу, сделавшему Микены «золотообильным» городом, он избрал путь искателей приключений. Ему хочется что-нибудь подарить нам, но так как все его имущество – это то, что на нем, он преподносит нам с Росарио том «Одиссеи». Обрадовавшись, Твоя женщина взяла книгу, решив, вероятно, что это что-нибудь из Священного Писания и принесет нам счастье. Я еще не успел разочаровать ее, а Яннес уже идет прочь, к своей лодке; его обнаженное по пояс тело блестит в лучах рассвета, и он идет, с веслом на плече, удивительно похожий на Улисса. Брат Педро благословляет его, и мы снова пускаемся в путь по узкому потоку, который должен привести нас к причалу Города. Ибо сейчас, когда грек ушел, можно громко говорить о том, что до того хранилось в тайне: Аделантадо заложил город. С того самого момента, как несколько дней назад ночью я узнал, что в этих краях заложен город, я только об одном и думаю; мысль эта не дает мне покоя, до предела разжигая воображение; я грежу наяву, подобно тому как грезят люди о несметных сокровищах. Я все время повторяю про себя эту тайну. Заложить город. Я заложил город. Он заложил город. Представить только, что можно спрягать этот глагол! Что можно стать основателем города в наши дни. Создать город и править им, пусть даже город этот не существует на карте! Город, который избежал всех ужасов эпохи, который по воле одного человека родился здесь, в мире первоначального. Первый город. Город Еноха, воздвигнутый, когда еще не родились ни кузнец Тувалкаин, ни Иувал, тот, что играл на арфе и органе…[138] Я кладу голову на грудь Росарио, думая о необозримых пространствах, нетронутых горах, бессчетных плоскогорьях этого еще не завоеванного человеком континента, где можно было бы заложить города. Ритмичный всплеск весел убаюкивает меня, и я погружаюсь в блаженную дремоту в этом мире бегущей воды, растительности, дышащей свежестью гор и разреженного воздуха, где нет надоедливой мошкары, которая изнуряла нас в сельве. Час за часом проходит в спокойной тишине. Мы огибаем плоскогорья одно за другим, проплываем из протоки в протоку через маленькие лабиринты заводей; мы то поворачиваемся спиной к солнцу, то вдруг, обогнув обвитый резным плющом утес, принимаем в лицо его слепящие лучи. Уже начинает смеркаться, когда лодка наконец причаливает к берегу, и я могу собственными глазами увидеть удивительный город – город Святой Моники – Покровительницы Оленей. И, по правде говоря, я останавливаюсь в замешательстве. Посреди небольшой долины, на площадке метров в двести длиною, с помощью мачете отвоеванной у сельвы, стоит большой дом в одну дверь и четыре окна; стены дома сплетены из ветвей и обмазаны глиной. По обе стороны другого здания, похожего на стойла или склад, стоят два домика поменьше, но того же вида. Тут же с десяток индейских хижин; над кострами вьется белесый дымок. Дрожащим от гордости голосом Аделантадо объясняет: «Это Главная площадь… А вот Дом правительства… Там живет мой