знали обо всем и не только сочувствовали идее, но и помогали Корнилову по мере своих возможностей… У меня другая просьба; я не обращаюсь к господам В., П. и другим. Семьи заключенных офицеров начинают голодать… Я настоятельно требую, чтобы им пришли на помощь. Наверняка они не собираются бросить на произвол судьбы и заставить голодать семьи тех, с кем они были связаны общностью идей и приготовлений. Я убедительно прошу вас взять эту работу на себя и дать мне знать о результатах. В этом деле мы, офицеры, больше всего заинтересованы».

Весь смысл письма Алексеева по-прежнему не содержит в себе каких-либо серьезных указаний на участие кого-либо в заговоре Корнилова, особенно если принять во внимание крайнее злоупотребление фактами генералом Алексеевым. Между тем эта «просьба» — оказать помощь и немедленно начать кампанию в пользу обвиненных в колонках «честной прессы» — сопровождалась добавлением, роковым для тех, кого он имел в виду: «В этом случае (то есть если просьба Алексеева не будет немедленно выполнена. — А. К.) генерал Корнилов будет вынужден полностью разоблачить перед судом все приготовления, все переговоры с людьми и органами, а также их участие, чтобы показать русским людям, с которыми он работал, каковы истинные цели, которые он преследовал, и как в критический момент, покинутый всеми, он появился с небольшой группой офицеров перед поспешно созванным трибуналом… В этом суть моего обращения к вам».

Не обладая никакими весомыми доказательствами, даже шантажисты не сопровождают свои призывы к помощи такими недвусмысленными намеками разоблачения! Я не стану касаться моральной стороны такого способа обращения, особенно поскольку генерал Алексеев, очевидно, был лучше знаком с milieu, к которым обращался, чем я. В любом случае в газете «Речь» от 13 декабря 1917 года автор передовой статьи придерживался мнения, что письмо Алексеева не содержит ничего компрометирующего и что «оно отражает необыкновенную чистоту и благородство его автора». На самом деле существуют разные понятия о благородстве и чистоте! Автор передовицы, конечно, торопится согласиться с «совершенно правильной точкой зрения Алексеева на двойственную позицию Керенского» в деле Корнилова. Я не стану следовать методам политической войны ни Алексеева, ни печатного органа Милюкова. Я еще раз повторю, что письмо Алексеева, которое сыграло такую фатальную роль в судьбе участников и организаторов корниловского движения, ни при каких обстоятельствах нельзя использовать как инструмент борьбы целых партий и групп населения.]

Параграф 30

Либер. Только один вопрос, Александр Федорович. Когда правительство собиралось ввести военное положение в Петрограде, оно не считало, что это может встретить оппозицию или в любом случае резко негативное отношение со стороны Советов, и если так, не собиралось ли оно принять какие-либо меры предосторожности?

Керенский. Могу сказать, что если внутри правительства о большевиках говорили, то о Советах разговоров не было, ибо в то время они были далеки от большевиков. Не говорили и о Центральном исполнительном комитете Советов.

Либер. Я должен сказать определенно, что в соответствии со свидетельствами Савинкова это соображение сыграло огромную роль. Он положительно утверждает, что ожидали оппозиции именно со стороны Советов, и если такое предположение можно принять во внимание, тогда присутствие полка также могло быть целесообразным в такой опасной обстановке. Нам очень важно установить, обсуждало ли Временное правительство такую возможность или нет.

[Для того чтобы прояснить, что это была за оппозиция со стороны Советов, на которую ссылается Савинков, я процитирую соответствующий отрывок из показаний, составленных генералом Корниловым, Лукомским и Романовским, «О пребывании заместителя военного министра в Могилеве в течение 23 и 24 августа». Эти показания были набросаны после 27 августа и, следовательно, в условиях, когда слова Савинкова могли быть особенно близки к намерениям Ставки. В соответствии с этими показаниями Савинков сказал Корнилову: «Вы, конечно, знаете, что приблизительно 28 или 29 августа в Петрограде ожидается выступление большевиков. Публикация ваших приказов, переданных через Временное правительство, разумеется, послужит импульсом для большевиков начать восстание, если по той или иной причине им придется отложить его. Несмотря на то что мы имеем в своем распоряжении достаточно войск, мы все равно не можем рассчитывать на них, тем более что мы на самом деле не знаем, каково будет отношение Советов рабочих и солдатских депутатов к новому закону. Советы могут также оказаться против правительства, и в таком случае мы не сможем рассчитывать на наши войска. Если, помимо большевиков, члены Советов рабочих и солдатских депутатов также поднимутся, то нам придется действовать и против них тоже».

Даже из приведенного выше expose[33] слов Савинкова ясно, что он говорил о Советах лишь предположительно, с учетом их отношения к будущему закону, который в то время обсуждался Временным правительством. Однако, понимая, что внутри Временного правительства были представители Центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов, можно увидеть, что даже такая гипотетическая вероятность была невозможна, поскольку либо военный закон должен был быть принят в форме, приемлемой для всей коалиции и, следовательно, для Советов, либо коалиционное правительство прекратило бы существование до принятия закона.

Когда Савинкову довелось узнать об этих показаниях, которые были составлены post factum и в его отсутствие, он сделал следующие заметки на тексте оных: «Я никогда не употреблял таких слов, как „требования генерала Корнилова“; никогда мне не приходило в голову, что Советы рабочих и солдатских депутатов наверняка будут выступать против Временного правительства, если возникнут беспорядки. Я настаивал на аргументах, что 3-й кавалерийский корпус, который я просил у главнокомандующего по просьбе премьера, должен быть передан в распоряжение Временного правительства, чтобы защищать правительство от любых враждебных действий, не важно, с какой стороны. Если бы в период восстания большевиков Советы рабочих и солдатских депутатов оказались бы большевистскими, тогда 3-й кавалерийский корпус использовали бы также и против Советов».]

Керенский. Вы поймете по составу правительства, что не могли проходить какие-либо переговоры ни о Центральном исполнительном комитете Советов рабочих и солдатских депутатов, ни о самих Советах как таковых. Я даже не собирался вводить закон о введении военного положения в таких формах, которые могли быть одиозными для общественного мнения в целом. И наконец, если бы какие-либо переговоры о большевиках на самом деле происходили (как вы знаете, циркулировали слухи о возможности повторения событий 3–5 июля), то предполагалось бы, что большевики стояли бы на одной стороне, в то время как вся страна стояла бы на другой (против них).

Параграф 31

Колоколов. Позвольте мне задать вопрос. Вы говорили, господин Керенский, что нет никаких свидетельств такого характера, которые могли