другим человеком. Я не стану говорить о его деятельности в Севастополе и еще раньше, но даже 27 августа в телеграмме Корнилову он выражал свою солидарность с сутью мер Корнилова и лишь протестовал против способа его действий: «Можно и должно сменить политику, но нельзя подрывать последние силы людей в то время, когда фронт прорван». По прибытии в Петроград после своего назначения Верховский всем представлялся как «корниловец». Кроме того, из-за некоторой неопределенности в поведении других кандидатов мне буквально не из кого было выбирать, в то время как и справа, и слева выражалось неожиданное желание видеть на посту военного министра военного.]

Параграф 27

Шабловский. Располагало ли правительство какими-либо данными, когда привлекало Корнилова, Лукомского, Кислякова, Деникина и Маркова к суду: чем-то, чего нет у нас, какой-нибудь информацией, которую мы проглядели? Мы только что провели следствие в Петрограде, допросили отдельных людей, но правительство, наверное, располагает чем-то, о чем мы не знаем?

Керенский. Насколько я знаю, все, кто проявлял активность после формального отстранения Корнилова от командования, были привлечены к суду. Генерал Кисляков продолжал отдавать приказы. Лукомский… ну, я думаю, его позиция ясна, в то время как история Деникина и Маркова вам известна.

Шабловский. Никаких специальных рапортов не было?

Керенский. Наоборот, телеграмма и поведение Лукомского были для меня сюрпризом. Я не думал, что Лукомский пойдет таким путем. Даже сейчас я считаю возможным, что Лукомский присоединился бы последним. В конце концов, средоточие дела, несомненно, заключается в Завойко, Аладине и компании.

Раупах. Каковы фактические данные, свидетельствующие об их участии в мятеже?

Керенский. Вы сейчас переходите к вопросу об определении преступления, которое они совершили. Мы считаем, что открытое неповиновение Корнилова главе верховной власти и его отказ сдать свои полномочия вместе с призывами и приказами войскам, которые он издавал, составляли «мятеж», в то время как его сторонники и участники предстают как «подстрекатели мятежа». Вина всегда определяется действиями главного преступника. Не знаю, какими иными методами ее можно определить.

Раупах. Степенью участия Кислякова, Лукомского, Деникина и Маркова?

Керенский. На самом деле каждый может подумать, что, когда Временное правительство применяет меры преследования, оно само кажется мятежной организацией! Но это зависит от точки зрения. Что касается меня, я не сомневаюсь, что генерал, который позволяет себе называть Временное правительство «агентами германского штаба» и объявляет, что он может составить новое правительство, — мятежник! Я не понимаю, в чем заключается неправильность определения.

Раупах. Я не возражаю против определения; но были ли какие-нибудь улики против Деникина, Лукомского, Кислякова, Маркова и других?

Керенский. Они продолжали сотрудничать с мятежным генералом, этих фактов вполне достаточно. Когда генералу Лукомскому приказывают занять пост Верховного главнокомандующего, что он по закону обязан сделать, и арестовать Корнилова в случае сопротивления, он заявляет, что не может сделать этого, потому что он на стороне Корнилова. Разве этого недостаточно?

Председатель. А теперь о Новосильцеве (председатель Главного комитета Союза офицеров). Кто проводил его арест; были ли рапорты, касающиеся действий Новосильцева во время его ареста?

Керенский. Новосильцев был арестован по местной инициативе.

Председатель. Он был председателем Главного комитета; значит, он отсутствовал в Ставке?

Керенский. Он в то время как раз уехал.

Председатель. Похоже, что существовал ордер отсюда на его арест.

Керенский. Я думаю, что, если бы такой ордер был, он носил бы административный характер. Правительство, премьер и министр внутренних дел имеют право арестовать любого, если они сочтут это нужным.

Председатель. Я только хотел спросить об информации; может, вы располагаете таковой?

Керенский. Точной информацией? Нет. Лично я убежден (при условиях нашей детективной системы, вероятно, это будет невозможно доказать), что часть Союза офицеров и особенно ее Главный комитет очень тесно связаны со всеми попытками, включая и эту. Я уже говорил о приготовлениях, которые были сделаны здесь, в Петрограде, и в которых приняла участие часть офицеров Союза. Я не стану упоминать, как можно определить так называемые «легальные» телеграммы, которые все до одной были подписаны Новосильцевым. Как он вел себя во время этого дела? Если бы он не уехал, то думаю… Он мог бы остаться на службе! Предположим, например, что де Семитер должен был появиться здесь после того, как он спрятался, когда его хотели арестовать, что до некоторой степени подтверждало подозрения; предположим, ему пришлось бы появиться сейчас, то он был бы арестован в своем кабинете наилучшим образом; поскольку он — офицер Генерального штаба, то правительство конечно же не способно было выказать ничего, кроме «открытой пристрастности и произвольности».

[В соответствии с достоверной информацией, де Семитер был одним из главных агентов заговора в Петрограде. Там через его руки проходили те люди, которых присылали из Ставки и с фронтов в столицу «в целях сотрудничества». Он держал одну из тайных явочных квартир, где заговорщики «докладывали». В тот момент, когда на его квартиру с обыском прибыли компетентные власти, чтобы арестовать его, он удрал в Финляндию. К сожалению, техническая сторона заговора, подготовка движения, осталась, насколько мне известно, полностью проигнорированной следственной комиссией. Вот почему личности Завойко, Аладина и подобных людей в этом деле стали чрезмерно выдающимися. Лишь эпизод с Крымовым слегка приподнимает завесу с технической стороны дела. Этот пробел можно объяснить не только великой сплоченностью тех milieu[32], которые руководили военной и технической стороной заговора, но также и тем фактом, что под влиянием «контратак» («провокаций», «недоразумений» и т. д.), проводимых в прессе (в соответствии с германским правилом — «нападение — лучшая оборона»), внимание следственной комиссии было главным образом сосредоточено на тех сторонах дела, к которым в то время общественное мнение проявляло особый интерес. Между тем возможность проникновения по еще свежим следам в лабораторию заговора исчезла. Ссылаясь на де Семитера, в качестве ответа на вопрос о Новосильцеве, я хотел подчеркнуть, что не сомневаюсь в участии Новосильцева в движении Корнилова, и в то же время указать следственной комиссии, какие веские основания мы считали абсолютно необходимыми, прежде чем применить меры по административному приказу.

Говоря в целом, можно заметить из текста стенограммы, что в этом пункте допроса я говорил несколько раздраженным тоном. Я признаю, что меня выводила из терпения чрезмерная беспристрастность некоторых членов комиссии, которая уже принимала форму открытой тенденции не находить ничего преступного в деятельности людей, которых преследовали за участие в Корниловском мятеже. В подобном настроении части комиссии я усмотрел нарушение почти единственного указания, которое я дал следственной комиссии в начале ее работы: «Проводить допрос, не поддаваясь каким-либо внешним влияниям». Я думаю, что