– Святой Георг и правда – мне охрана! – отвечает Болингброк и садится на свое место.

Норфолк встает и произносит свою прощальную речь, дескать, я всегда был предан трону и королю, был правдивым, честным и достойным рыцарем, желаю вам, государь, и всем собравшимся счастливых лет, иду на бой с верой в свою победу.

Ричард и ему желает победы, после чего дает сигнал лорду-маршалу начинать поединок.

Снова начинаются ритуальные реплики маршала, участников поединка и герольдов, которые для понимания сюжета значения не имеют. И вдруг лорд-маршал замечает, что король бросил свой жезл. А это означает, что бой начинать нельзя.

– Пусть бойцы снимут шлемы, положат копья и вернутся на свои места, – говорит король, после чего приказывает Ганту и вельможам следовать за ним, а лорду-маршалу велит ждать, пока будет решаться участь герцогов.

Король Ричард и вельможи удаляются. Продолжительные звуки труб. Возвращается король Ричард с вельможами.

Шекспир не указывает, сколько времени проходит между уходом короля и его возвращением. На сцене пауза, вероятно, длится пару минут или даже меньше, но в реальности Ричард отсутствовал около двух часов.

Король оглашает решение:

– Мы решили, что нельзя допустить кровопролития. Тебя, кузен Херифорд, мы отправляем в изгнание сроком на десять лет.

– Как прикажете, ваше величество, – отвечает Генрих Болингброк. – Солнце всюду светит одинаково. В изгнание – так в изгнание.

– Тебе, Норфолк, повезло меньше, – продолжает вещать Ричард. – Ты отправляешься в изгнание пожизненно.

– Не ожидал я такого сурового приговора, – признается Норфолк. – Честно признаться, я думал, что получу награду, а не наказание. Что же я, зря сорок лет учил родной язык, чтобы потом не иметь возможности до самой смерти им пользоваться? Я уже стар для того, чтобы изучать новые языки, не по годам мне за парту садиться. Так что отныне придется в чужих краях стать вообще немым.

Позвольте, какие сорок лет? Томас Моубрей родился в 1366 году, он только на год старше и короля Ричарда, и Генриха Болингброка, ему 32 года всего. Но в целом герцога Норфолка понять можно: ни в одной стране за пределами Англии на английском языке не говорили. Это во времена Иоанна Безземельного все английское дворянство разговаривало исключительно на нормандском французском, что позволяло им чувствовать себя за границей как дома, а после Генриха Третьего, взявшегося развивать делопроизводство на языке коренного населения, все стало меняться.

– Сочувствую, но помочь ничем не могу, – сухо отвечает король. – Приговор вынесен, прими его с покорностью.

Норфолк прощается и хочет уйти, но Ричард останавливает его:

– Погодите, Болингброк и Норфолк, мне нужна ваша клятва в том, что, находясь в изгнании, вы не будете общаться, писать друг другу письма и искать возможность встретиться. Я должен быть уверен, что вы не объединитесь и не затеете какой-нибудь заговор против меня.

Оба рыцаря клянутся.

На прощание Болингброк говорит Норфолку:

– Томас, мы расстаемся как враги. Если бы король не остановил поединок, один из нас был бы уже мертв. Покайся в измене, сними груз с души, не тащи его в дальний путь.

– Ну уж нет! Пусть от меня Бог отвернется, если я изменник! А вот что ТЫ из себя представляешь – знают только трое: я, ты сам и Господь Бог. Но боюсь, что очень скоро наш король может стать четвертым. Прощайте, ваше величество! Передо мной открыт весь мир, кроме родного края!

Уходит.

Ричард, избавившись навсегда от опасного источника вредной информации, расслабляется и решает проявить великодушие:

– Милый дядя Ланкастер, я вижу, как ты расстроен моим решением изгнать твоего сына из Англии на десять лет. Чтобы ты не так сильно печалился, я сокращаю срок изгнания на четыре года. Болингброк, через шесть лет ты сможешь вернуться домой, и я верну тебе свою королевскую милость.

Болингброк благодарен: шутка ли – минус целых четыре года! Его отец тоже благодарен, но без оптимизма.

– Спасибо, конечно, но лично мне от этого мало толку. Что десять лет, что шесть – я все равно не доживу, силы угасают, и я умру раньше, чем мой сын сможет вернуться.

– Не хорони себя раньше времени, – ободряет его Ричард. – Поживешь еще.

Король Ричард в исполнении актера Августа Линдберга. Фотография 1898 года.

– Не в твоей власти продлить мою жизнь, – возражает ему Гант. – Сократить ее или совсем отнять – это да, это ты можешь, а вот добавить к жизни хоть один денек – нет, не сумеешь.

Жестко, однако. И с какими-то явными намеками.

Ричард недоволен.

– Твоего сына к изгнанию приговорил совет. И ты, между прочим, член этого совета, ты первым предложил такое решение, ты принимал участие в обсуждении и голосовал вместе со всеми. Так с чего ты сейчас возбухаешь?

– Ты – король. Ты мне приказал принять участие в совете и стать судьей моему сыну – я выполнил, не мог же я ослушаться. Если бы речь шла о постороннем человеке, я бы предложил более мягкое наказание, но Генрих – мой сын, а я боялся показаться пристрастным, вот и попросил такую строгую меру, чтобы меня не обвиняли. Я очень надеялся, что кто-нибудь из членов совета сочтет такое наказание слишком строгим и попросит смягчить его, но – нет, все промолчали. В общем, я сам виноват, заварил кашу, которую теперь в глотку не пропихнуть.

Вот что бывает, когда выносишь на голосование вопрос с целью прогнуться. Предложение примут, а оно потом против тебя же обернется. Вам не кажется, что законотворческий процесс с той поры мало изменился?

Ричард прощается с Болингброком:

– Прощай, кузен, увидимся через шесть лет.

Трубы. Король Ричард и свита уходят. В числе уходящих и Омерль (старший сын Эдмунда Лэнгли, герцога Йорка), который тоже прощается с Генрихом:

– До встречи, кузен! Пиши, не забывай.

Уходит.

Лорд-маршал проявляет человечность:

– Милорд, я провожу вас до самой границы, чтобы вам не было так одиноко.

– Что ты молчишь, сынок? Ты бы хоть на прощальные слова ответил, ведь люди к тебе хорошо относятся, а ты как бука, – укоризненно замечает Джон Гант.

– У меня слов не хватает, чтобы рассказать, как мне тяжело сейчас, – признается Генрих Болингброк.

– Это же только на время, сынок. Шесть лет быстро пройдут.

– Но это будут шесть лет печали… В радости время течет быстро, а в скорби тянется невыносимо долго.

– Ну, тогда считай, что странствуешь для развлечения, мир посмотришь, – советует отец.

– Не