– Можно сказать и так… – ответила ИринаАнатольевна после продолжительной паузы. – Точнее, он мой внучатыйплемянник. Но никого более близкого у меня нет. После смерти Саши, моегоплемянника, сына моего единственного брата…

На этот раз Леня не стал торопить женщину, не стал задаватьей наводящих вопросов. Он чувствовал, что ей и самой хочется поговорить, а еговопросы могут только повредить, разбить хрупкое доверие, установившееся в этойкомнате.

– Я не виню Лену, – проговорила наконец ИринаАнатольевна. – Когда Саша погиб, она была на третьем месяце. Ей нужно былодумать о своем будущем, о будущем ребенка. И она вышла за Виктора…

За Виктора! Все это он уже слышал от убитого Звягинцева, тотупрекал Виктора, что он женился по расчету, из-за марки.

Маркиз закусил губу, чтобы не произнести эти слова вслух.Ведь он не мог показать хозяйке, что знает этих людей!

– Саша уехал на заработки в Швецию. Тогда как раз сняликое-какие ограничения, и люди начали ездить за границу. Какой-то знакомыйпозвал его в Швецию на сбор урожая. Работа довольно тяжелая, но он был крепкий,работы не боялся, а деньги ему были очень нужны. Ведь они с Леной собиралисьпожениться…

Ирина Анатольевна помолчала, видно было, что продолжать ейтрудно.

– Он прилетел из Швеции. Прошел паспортный контроль. Ачто было дальше – можно только гадать. Видимо, он договорился в аэропорту счастным водителем, сел к нему в машину… тот довез его до дома, помог поднятьвещи в квартиру, а там… там он убил Сашу. Убил его из-за привезенных из Швециивещей и денег… По крайней мере так мне сказали в милиции.

Женщина замолчала, лицо ее резко постарело, осунулось.Видимо, это воспоминание и теперь, по прошествии многих лет, причиняло ей боль.

Она подошла к серванту, открыла его, достала две маленькиерюмки и темную бутылку.

– Давайте, выпьем по капельке. – Она протянулаЛене одну из рюмок. – Это хороший французский коньяк. Мне принес его Митя…

Она поднесла к губам рюмку, выпила двумя маленькимиглотками, поставила пустую рюмку на пианино.

Маркиз подошел к ней, посмотрел с сочувствием, затемвзглянул на остальные фотографии. На одной из них был тот самый мужчина сямочкой на подбородке, еще одна – точно такая же, как та, что Леня нашел всейфе у Павла. Трое ребят и девушка… молодые, веселые, беззаботные…

– Это Саша? – спросил он, показав на первуюфотографию. – Как он удивительно похож на Митю! Точнее, Митя на него… Аэто кто такие? Его друзья?

– Друзья. – Ирина Анатольевна кивнула, посмотрелана фотографию. – Это – Лена, Митина мать… этот, с рожками, – ПашаЗвягинцев, третий – Виктор Серебров… Паша иногда заходит ко мне. Виктор послеСашиной смерти ни разу не был, но недавно вдруг зашел, вспомнил старуху… Оночень, очень изменился, я его с трудом узнала!

– А убийцу так и не нашли?

– Нет. – Женщина помрачнела. – Вы же знаете,какое было время… разгул преступности! В милиции мне ясно дали понять, что делосовершенно безнадежное… глухарь, как они говорят.

– А когда это произошло? – спросил Леня, просточтобы не молчать.

– Я никогда не забуду этот день! – ИринаАнатольевна сцепила руки. – Черный день календаря… дважды черный день…

– Дважды? Почему дважды?

– Двадцать второе июня… день начала войны и день смертимоего дорогого Сашеньки…

– Двадцать второе июня? – машинально переспросилМаркиз.

В голове у него шевельнулась какая-то мысль, но он никак немог ее сформулировать.

– Двадцать второе июня девяностого года… –повторила Ирина Анатольевна. – Его самолет приземлился в восемнадцатьтридцать. Я надеялась, что уже на следующее утро его увижу, а вместо этого…вместо этого меня привезли в морг на опознание.

Маркиз засобирался, сказал хозяйке, что должен сегоднянавестить еще двух старых актрис, и отправился домой.

Всю дорогу до дома он пытался понять, что же так взволновалоего во время разговора с Ириной Анатольевной.

Однако мелькнувшая было мысль не давалась, уходила на дносознания, как сорвавшаяся с крючка рыба уходит на глубину.

Дома его встретил запах чего-то удивительно вкусного.

– Лолка, что это ты приготовила? – крикнул он изприхожей, принюхиваясь. – Никак испекла торт?

– Не торт, а ореховое печенье! – ответила егобоевая подруга, выходя из кухни и вытирая руки о передник. – Но это не длятебя, это для Пу И. Конечно, тебе тоже немножко перепадет, если он с тобойподелится…

– Для Пу И? – Маркиз удивленно заморгал. –Лолка, ты что, сдурела?

– Ты что, забыл, что сегодня нашему дорогому Пу Иисполнилось три года?

Поскольку Ленино лицо выражало полную растерянность, Лолавсплеснула руками и воскликнула хорошо поставленным театральным голосом:

– Забыл! Он все забыл! И наверняка не принес ребенкуникакого подарка! Пу И, ты видишь этого человека?

Пу И вышел в прихожую, чтобы выяснить, по какому поводуподнялся весь этот шум.

– Лолка, прекрати этот цирк! То есть театр одногозрителя! – Леня нашарил ногой правый тапок и швырнул в угол сумку. –Все равно я знаю, что этот монолог из какого-то спектакля… не могу тольковспомнить, из какого!

– И ни за что не вспомнишь! – воскликнула Лола спафосом. – У тебя вообще плохо с памятью! Если ты смог забыть деньрождения Пу И, я вообще больше ничему не удивляюсь…

– А по-моему, ты меня просто разыгрываешь, –проговорил Леня, наклоняясь, чтобы вытащить из-под галошницы левый тапок,который загнал туда счастливый именинник. – Ты сама выдумала этот деньрождения, просто от нечего делать…

Маркиз вовсе не сомневался в Лолиной памяти. Просто он нехотел оставить за ней последнее слово в споре. Но на нее такое заявлениеподействовало как красная тряпка на быка. Она вспыхнула, умчалась к себе вкомнату и тут же прилетела обратно, размахивая какой-то фотографией:

– Значит, я ничего не помню? Значит, по-твоему, я всевру? А это ты видел? – И с этими словами она подсунула Лене фотографию. Наэтом снимке была сама Лола в чудном светло-розовом брючном костюме. На левойладони у нее был какой-то меховой комочек – что-то вроде пуховки для пудры.

– И что это все значит? – пробормотал Леня,вглядываясь в фото. – Ну, хороший костюм… тебе вообще идет розовое…

– Я не про костюм! – перебила его Лола. – Непритворяйся еще глупее, чем ты есть! Это историческая фотография! Перваяфотография Пу И! Ему здесь всего две недели!

Теперь Леня и сам видел, что то, что он принял за пуховку,на самом деле – крошечный песик.

– И что из этого? – Он все еще не понимал, чегохочет от него Лола.