Я протянул ему свои часы и посмотрел на озеро. Вдруг, в это самое время, где-то далеко за лесом в небо взмыла красная сигнальная ракета.

— Андрюх! Смотри!

Глава 19

Считается, что первый в мире золотой рудник находился на территории каменного века в Сакдриси, в Грузия. Именно здесь зародилась легенда о Золотом руне.

Золото́е руно́ — в древнегреческой мифологии золотая шкура барана, на спине которого дети орхоменского царя Афаманта — Фрикс и Гелла — отправились к берегам Черного моря, спасаясь от преследований.

По пути Гелла упала в море, названное после этого Геллеспонт — «море Геллы» сегодня это пролив Дарданеллы.

Фрикс достиг берега Колхиды. Здесь он принёс барана в жертву Зевсу, а снятое золотое руно подарил царю Колхиды.

— Молоток, твоя соображалка отлично работает! Так что? меняемся часами?

— Меняемся, только ты их не профукай, пожалуйста. Это подарок от моего деда. Усек?

Я протянул ему свои часы и посмотрел на озеро. Вдруг, в это самое время, где-то далеко за лесом в небо взмыла красная сигнальная ракета.

— Андрюх! Смотри!

— Таак. Что за дела? — Гунько всматривался вдаль. Он повернулся к остальным, — кто это может быть.

Володя задумчиво ответил. Я внимательно осмотрел всех. Но похоже что никто не ждал такого сюрприза.

Султыг все то время, которое мы провели у костра молчал и совсем не смотрел в мою сторону. Он меня игнорировал.

— Красный — SOS, нужна помощь, — Володя задумчиво ответил на вопрос Гунько, — подаётся, как сигнал бедствия. Кто может подавать такой сигнал? Ваш приятель Гибарян?

— У него была ракетница, Илья?

Я пожал плечами.

— Вообще была, но брал ли он ее с собой в экспедицию я не знаю.

— Хорошо, запомним ориентиры, дайте компас и карту. Хорошо бы, чтобы кто-нибудь кроме меня нанес на свою карту точку предполагаемой подачи сигнала.

Володя встал.

— У кого есть карта?

Я протянул руку к своему планшету извлек сложенную геологическую карту местности и передал ему.

— Покажешь где мы, чтобы не искать долго?

— Вот здесь, мы находимся.

— Сколько на твой взгляд до ракеты?

— Близко, я бы сказал километров пять.

— Я тут у вас почти не ориентируюсь, сколько идти по такой местности? Часа полтора два?

— Без рюкзаков часа два-два с половиной. С рюкзаками все три а может и четыре. Дорог тут нет, не факт что звериные тропы к месту приведут.

Я посмотрел, как Володя ловко производил расчеты и прямо на карте записывал какие-то данные.

— Где ты так насобачился с картами работать?

— Эх, не спрашивай.

Ямазов заметно оживился, когда услышал, что Володя попросил карту и я достал ее ему из планшета.

Он все еще надеялся на то, что найдет у меня где-нибудь отметки с координатами.

— Володь, ты можешь этому упырю карту показать, чтобы он уже отвалил?

— Не понял, кому?

— Вон ему, — указал на Ямазова.

Володя посмотрел на меня недоумевающим взглядом, но встал с корточек, молча подошел к Султыгу и протянул ему карту.

Тот просто демонстративно отвернулся, но продолжал наблюдать за происходящим краешком глаз. Я широко улыбнулся, так чтобы он это видел.

Не дождешься ты карт, дружок. Дырка от бублика тебе, а не золото. Недра принадлежат народу, в Революцию в 17-ом за это право куча людей в эти самые недра полегла.

Еще сорок лет спорить о цифрах будут, так ни к чему и не придут.

— Так, у меня готово, — сказал Гунько, — предлагаю разделиться. Вчетвером пойдем в направлении ракетницы, трое остаются. Муса, Султаг, Илья.

— Николай Прокофьевич, при всем моем уважении, я иду в любом случае.

— Так может отдохнешь? Мы тебя с Куницыным и так с больничного выдернули еще и «искупался» сегодня.

— Нет, так не пойдет. Там может быть мой друг и напарник в беде. Я иду.

Гунько предложил всем оставить рюкзаки, но я отказался. В этом вопросе за мной последовали спасатели.

— Тогда в путь.

Мы шли колонной, я с Володей в самом конце. Мне нужно было отвлечься от мыслей о будущем. Судьба Михаила Семибратова не давала мне покоя.

— Володь, ты обещал рассказать, где с картами научился так работать, такое ощущение, что ты их чуть ли не сам печатал…

Он рассмеялся.

— Нет, всё намного проще: я списанный летчик. Нас дрючили в летном училище и в хвост, и в гриву с ориентированием. А я отличником был.

— Не жалеешь?

— Как тебе сказать. Работа у меня хорошая, нравиться. Но конечно авиация — это навсегда. Позовут завтра — вприпрыжку побегу. Пилоты не шибко-то хотят уходить на землю. Мало того: тот кто ушёл всегда хотят обратно в небо.

— Почему?

— Понимаешь, вот возьмем, к примеру алкоголь. Пьянице любой может сказать: сделай над собой усилие и уходи из алкашки в нормальный мир — снова человеком станешь!

Так пилот и есть пьяница, но пьяница — особенный, пьяница-романтик.

Он и клянет свою любимую, приносящую наслаждения и страдания работу, и не может без нового и нового глотка Полета. Особенно понимаешь это, когда опускаешься на землю.

— Красиво сказал: «опускаешься на землю». Как падший ангел.

— Да, что-то типа падших ангелов, верно подметил. Ты просто не представляешь с какими усилиями, через какие только тернии готов пройти списанный летчик, чтобы восстановиться на летной работе! Когда полгода посидит на земле. На какие только испытания и страдания не идет.

— Сам пробовал?

— Пробовал, много раз.