которую он протискивался, тут же закрывалась. Путь Зенону преградили два или три загорелых моряка, решивших никого не пропускать. Анаксагор и Эпикл толкали приятеля в спину, но моряки стойко смотрели перед собой, делая вид, что ничего не замечают. А вот Эсхил затерялся, и Перикл надеялся, что драматурга не сбили с ног – в таком столпотворении человека легко могли затоптать насмерть.

Загорелый и полный сил, Кимон стоял на обтесанной глыбе белого камня. По обе стороны от него расположилась дюжина старших триерархов. Перикл обрадовался, увидев, что Анаксагор и Эпикл все же пробились за ним следом и даже притащили с собой Зенона. Оглянувшись, он увидел за спиной разъяренные лица и, подтолкнув Зенона вперед, прикрыл его собой.

На ступенях здания совета стояли гоплиты в сверкающих золотом доспехах. Кимон был в простом хитоне, и Перикл, глядя на него, спросил себя, думал ли его друг о том, как его примут афиняне. Видя, как стратег улыбается переполненной агоре, он почувствовал укол зависти. Вот как создается репутация. Перикл не знал, была ли демонстрация костей Тесея заранее продуманным шагом, но результат был уже в том, как толпа вытягивала шеи и скандировала его имя. Перикл нахмурился. Он тоже был на Скиросе, когда там нашли останки великого афинского царя. Его место там, на этой каменной глыбе, рядом с Кимоном. Он тоже должен принимать поздравления народа.

Внезапно, как будто толпа выплюнула его, рядом с Периклом появился Эсхил. Выглядел драматург даже хуже Зенона – взъерошенный, потрепанный, с заплывшим глазом, в разорванном хитоне. Перикл посмеялся бы над ним, если бы не сравнивал свою судьбу с судьбой Кимона.

Отец Кимона также был стратегом и афинским архонтом, вел людей к победе при Марафоне. К тому же Кимон и сам показал себя успешным лидером. Благодаря ему Кипр стал жемчужиной Греции, огромным новым островом среди более мелких островов. Перикл покачал головой. В сравнении с такими достижениями его статус хорега на празднике Диониса представлялся гораздо более скромным и малозаметным. Не в первый уже раз Перикл спросил себя, на ту ли лошадь сделал ставку.

Высматривая возможность продвинуться дальше в движущемся невидимыми волнами людском море, он вдруг толкнул Зенона вперед, туда, где зевак сдерживали скифские стражники. Перед лицом громадной, неспокойной толпы стражникам было явно не по себе. Иностранные наемники не пользовались популярностью у афинян, хотя Перикл считал, что для контроля, например, над шумным собранием лучше использовать чужаков, чем своих. Именно скифы загоняли афинян на голосование, используя помеченную красной краской веревку и заставляя поторопиться самых ленивых. Перикл смутно припоминал, что скифы – кочевой народ, обитающий где-то далеко на востоке. Интересно, были бы они частью Персидской империи, если бы оставались на одном месте? Сама эта мысль показалась ему странной.

– Я спросил… где кости? – проревел ему в ухо Эсхил.

Перикл вздрогнул. Он действительно не расслышал вопрос в первый раз. Толпа то ли пела, то ли скандировала, и ее голос сливался с шумом моря.

– Не знаю! – крикнул он в ответ.

Он уже начал сожалеть о том, что вышел на агору и приложил столько усилий, чтобы пробиться через людское сборище. Зачем? Ради чего? Посмотреть, как Кимон становится героем? Но, находясь достаточно близко от друга, чтобы прочитать выражение его лица, он увидел печаль и даже горечь. Надо же быть таким глупцом. Он помнил, каким вернулся в Афины отец Кимона Мильтиад. Героем Марафона, победителем персов. Перикл был тогда ребенком, но воспоминания о тех днях остались с ним навсегда. Мильтиада провозгласили спасителем Афин, а потом уничтожили. И все это произошло на глазах у Кимона.

Вероятно, именно тень тех событий и омрачила лицо стратега. Мильтиад вышел в море и попал в ловушку, которую устроили ему персы. Вернувшись в Афины раненым и сломленным человеком, он утратил доброжелательное отношение к себе народа. Сам Ксантипп выступил его обвинителем, вынудив семью выплатить огромную компенсацию. Периклу приходилось слышать, что на эти деньги построили едва ли не половину флота.

Возможно, этим и объяснялось, почему Кимон выглядел таким мрачным, тогда как другие пели вместе с толпой и переправляли содержимое винных мехов себе в глотку. Перикл остановился, задумавшись о судьбе их отцов, и, сам того не желая, стал препятствием на пути людского потока. Заметив перемену в колыханиях толпы, Кимон огляделся, увидел друга и, наклонившись, прокричал что-то на ухо ближайшему гоплиту. Тот спустился по ступенькам и, выразительно жестикулируя, обратился к командиру стражи. Скифам это не понравилось, но они все же расступились, всем своим видом давая понять, что не позволят никому воспользоваться моментом.

Перикл похлопал Эпикла по плечу, поднялся по ступенькам и, повернувшись, замер в благоговейном молчании, оглядывая собравшийся на площади народ.

– Ты хорошо выглядишь, мой друг, – крикнул Кимон. – Брак пошел тебе на пользу.

Нужные слова, казалось, приходили к нему сами собой. Перикл только кивнул. В присутствии Кимона он чувствовал себя неуклюжим юнцом, но был рад, что его позвали. Внизу перед ним толпа колыхалась в водоворотах цвета и шума; на заднем фоне высились Акрополь, Пникс, Ареопаг и другие холмы Афин. Ему вспомнились слова Аристида о необходимости любить всех эллинов, а не только тех, кто рядом с тобой. Сейчас, когда тысячи собравшихся на площади распевали «Афина», это казалось далекой мечтой.

Позади Кимона, в тени галереи, лежали скрытые от глаз толпы похоронные носилки под золотистым покрывалом. Тщательно отполированный бронзовый шлем с новым гребнем отливал золотом.

Заметив взгляд, брошенный Периклом на носилки, Кимон кивнул:

– Да, Тесей. Ты был там, когда я нашел его, и должен принять участие в этом.

Перикл улыбнулся в знак благодарности, хотя и немного напрягся. Из слов Кимона следовало, что нашел останки легендарного царя Афин и вернул их в родной город один лишь Кимон, а все остальные только присутствовали. Радость померкла.

Пока Перикл оглядывался, Кимон поднял руки и призвал к тишине. На это потребовалось время, но наконец все стихло, и лишь кое-где еще прорывались короткие смешки или приглушенные реплики.

– В этот день я благодарю Афину за благословение для ее избранного народа, – громко начал Кимон и, подождав, пока стихнет оглушительный рев, продолжил: – Я также благодарю за симмахию – союз, с которым мы вернули Кипр, и за флот, который защищает в море нас и честных торговцев.

Последние слова вызвали смех в толпе. Перикл удивленно посмотрел на Кимона. Тот заметно оживился и обращался к толпе, словно к близким друзьям. Большинство мужчин дрожали и потели, когда им предлагали выступить перед большим собранием. Нравилось это немногим, и, похоже, Кимон принадлежал к этому меньшинству. Перикл попытался