Ответа не последовало.

Тисамен постоял еще немного и спустился с холма.

21

Пролетел месяц, за ним неделя дождей и даже снежная ночь – в Афины пришла зима. Но, несмотря на холода, в театре жизнь била ключом. Сразу четыре разных драматурга нашли меценатов – хорегов – для постановки следующей весной шестнадцати пьес. Между тем сцена была одна, и каждая компания требовала для себя как можно больше часов. Музыканты проводили репетиции и разучивали новые мелодии, состязаясь друг с другом. Художники, готовя декорации, внезапно обнаруживали, что ведут переговоры с плотниками конкурирующей группы. У соперничающих за место хоров дело доходило до драк. Праздник в честь Диониса обеспечивал работой многих афинян. Некоторые оставались благодарны покровителям до конца своих дней.

Стоя в верхнем ряду деревянных сидений, Перикл смотрел вниз. Покачав восхищенно головой, он попытался определить, сколько же людей работает в этом месте. Счет, вероятно, шел на сотни, и огромные суммы, о которых говорил Эсхил, тратились не зря. Перикл напомнил себе, что для него большая честь стать хорегом драматурга, который уже побеждал на этом популярном весеннем фестивале. Чаще отличался только знаменитый трагик Фриних, чья карьера подходила к концу и слава сияла в прошлом. Перикл уже не был уверен, кому из них принадлежала эта идея – ему или Эсхилу. Будущее было за Эсхилом, и даже вложение в сумме четырех тысяч драхм не представлялось чрезмерно расточительным.

Об этом Перикл старался не думать. Каждый день в поместье поступали новые счета. Он дал слово Эсхилу, а значит, они подлежали оплате. Разумеется, ни жену, ни мать не радовало, что из семейной казны утекает так много серебра. В частности, Фетида настаивала на проверке каждого счета и регулярно отправляла посыльных для уточнения сумм, не понимая, в какое неудобное положение ставит мужа и как это сказывается на его репутации. Всякий раз, когда он возражал, она просто складывала руки на груди и заявляла, что они оберут его до нитки, если только она позволит. Две эти женщины, мать и жена, были очень разными, но обе одинаково напускали на себя это неприятное, каменное, неприступное выражение, и когда такое случалось, отличить одну от другой бывало нелегко.

Ободряла мысль о том, что ребенок растет. Женщины меняются, когда беременны, и, может быть, когда ребенок родится и все пройдет хорошо – он коснулся пальцами деревянной скамейки, – Фетида снова станет веселой и игривой, какой была раньше.

Перикл поймал себя на том, что покусывает нижнюю губу. Беременность уже сказывалась на жене. Почти каждое утро начиналось с того, что ее тошнило. Стали отекать ноги, и она постоянно жаловалась, как сильно они болят. В конце каждого дня домашняя рабыня растирала ей ноги, но лучше от этого не становилось. Вдобавок ко всему Фетида постоянно была чем-то недовольна и выплескивала раздражение на мужа.

Перикл никогда бы в этом не признался, но по утрам, отправляясь в город и, по сути, сбегая от ее жалоб, он испытывал облегчение. Для женщины, познавшей бедность, Фетида на удивление легко привыкла к новой жизни, к тому, что ей прислуживают рабы.

Не подчинялся ей только Маний, который получил свободу от Ксантиппа и работал в поместье за жалованье. Тем не менее она не оставляла попыток командовать им. Сам Маний обычно отмалчивался, и в конце концов вмешаться и заступиться за него пришлось Агаристе, что привело еще к одному серьезному спору. По правде говоря, Перикл даже обрадовался, когда Фетида потребовала для себя отдельную спальню.

С Акрополя подул легкий ветерок. Перикл потер висок, где начала пульсировать боль. Его знали в Афинах, и он хорошо понимал почему. Услышав имя Ксантиппа, люди выказывали глубочайшее почтение его памяти. Временами Перикл задавался вопросом, знал ли отец, сколь велика его популярность.

Перикл потому и выделил значительную часть богатства своей семьи на праздник Диониса, что Эсхил тоже знал его отца. А еще потому, что считал это своим долгом. Благородный сын служит Афинам по-разному: строит и оснащает корабль, оплачивает постановку пьесы, вступает в войско. Да, Перикл сражался на Кипре, но это было далеко от Эгейского моря, куда редко отваживались заходить даже афинские моряки и рыболовы. Стоя на Пниксе или слушая дебаты и даже участвуя в вынесении судебных решений, он понимал, что ему еще далеко до уровня своего отца. Никто не шептался и не показывал пальцем, когда он шел по городу. В случае победы пьесы на празднике Диониса его имя будет у всех на устах, а о самой пьесе будут говорить еще месяцы и годы. Перикл знал, что пьесы хороши, даже великолепны, но в соперничестве с таким человеком, как Фриних, гарантий быть не могло. Высокомерный, необъятных размеров, Фриних был великим мастером сцены. Сам Эсхил, отведав вина, признавался, что далеко не уверен в своей победе.

Из пристройки к задней сцене вышел сам драматург. Зажав под мышкой свиток папируса, Эсхил жестикулировал, объясняя что-то окружавшей его команде.

Перикл встал и начал спускаться по проходу. Драматург вернулся в пристройку, а затем появился на лестнице, ведущей на плоскую крышу. Именно там могли появляться боги, маски которых, подсвеченные снизу лампами, жутко мерцали, приводя в ужас зрителей. Эсхил помог подняться на платформу коренастому бородатому молодому человеку и показал, как стоять, декламируя реплики. Перикл вспомнил, что бородач должен сыграть призрака царя Дария. Звучание было хорошее, эхо разносило голос по всему огромному пространству театра.

Миновав нижние ряды, Перикл ступил на деревянную сцену. Здесь царило возбуждение, и он ощутил его с первых же шагов – в суете рабочих, переносящих декорации, в натянутых веревках и золотом блеске доспехов, в самих звенящих словах. По обе стороны сцены уже возвели невысокие строения из черепицы, дерева и холста. Ныряя в них, актеры меняли костюмы и маски, как того требовал сценарий.

О приближении друзей Перикла предупредили их громкие голоса, вслед за которыми появились и они сами. Он усмехнулся, увидев Зенона, который, потрясая пальцем, объяснял что-то остальным. Идущий рядом Анаксагор уже раскраснелся – то ли от смеха, то ли от огорчения.

Увидев Перикла, стоящего с умиротворенно-мечтательным выражением лица, Эпикл мгновенно понял настроение друга и улыбнулся.

– Ты должен обязательно услышать новые строфы! Они великолепны!

Собравшись группой на сцене и взявшись за руки, они отпускали ироничные замечания по ходу действия. Заметив присутствие хорега, Эсхил торопливо спустился по предназначенной для богов лестнице, отыскивая в своих свитках нужные страницы.

– Вот, Перикл. Я написал это прошлой ночью. Что ты об этом думаешь?

– Фриних, когда услышит,