Я передал ему текст телеграммы с просьбой отправить ее не раньше чем через три дня, так как хотел – поскольку Татищеву совсем не обязательно было знать, что я уехал в Петербург, – вернуться в Лондон до получения им официальной телеграммы, чтобы подготовить его к этому. Побывав pro forma389 на приеме у Ковалевского, я, не мешкая, пустился в обратный путь.

Там выяснилось, однако, что в Петербурге выполнили лишь часть моих инструкций: телеграмма хотя и была отправлена в моей редакции, но еще в день моего отъезда. Таким образом, она прибыла в Лондон за два дня до моего возвращения, и Татищев заметил, что я предпринял в Петербурге конкретные шаги за его спиной. Он, конечно, не преминул недвусмысленно намекнуть мне на это обстоятельство: «Вы знаете, Георгий Романович, чудеса бывают и в наше время! Я часто месяцами жду ответа от Министерства финансов, несмотря на многочисленные напоминания. В вашем же случае я получил ответ на запрос, которого вообще не посылал!»

Однако дело было сделано: я вовремя получил сертификат, необходимый для under-writers.

Впрочем, Татищев до этого подвизался на дипломатическом поприще. Он был настоящий джентльмен. Не могу не упомянуть тот факт, что он в свое время, еще будучи молодым атташе при русском посольстве в Вене, стал для Иоганна Штрауса, написавшего оперетту «Летучая мышь», прообразом блестящего графа Орлова.

Не могу не рассказать еще один связанный со Spies Petroleum C° лондонский эпизод, потому что это наглядный пример английской веры в авторитеты, который ярко характеризует в глазах континентальных европейцев представление о чуждом нам английском образе мыслей.

Вследствие, возможно, не очень внятно сформулированного пункта договора по поводу требований бахметьевской концессии к Spies Petroleum C° между мной и мистером Брайсом случились разногласия. А речь как-никак шла, если не ошибаюсь, о 15 000 фунтов. Поскольку мистер Брайс был очень упрям, судебное разбирательство казалось неизбежным.

Не желая доводить дело до суда, я попросил одного из своих друзей порекомендовать лучшего лондонского адвоката. Тот сказал, что мне надо идти к «old Holms»390; он, мол, главный авторитет в коммерческих спорах. Я нанес визит мистеру Холмсу, и тот, несмотря на свои 70 лет, мгновенно схватил суть дела и верно оценил ситуацию. «You are right, Mr. Spies»391, – сказал он мне. Я поинтересовался, могу ли я донести его точку зрения до мистера Брайса. «Certainly you may do so»392, – ответил он.

Я воспользовался его позволением. Мистер Брайс (которого мистер Холмс, вероятно, уже известил о нашем разговоре по телефону) без лишних слов выписал мне чек на соответствующую сумму, потому что, как он пояснил, уж если old Holms считает, что я прав, то я и в самом деле прав.

58. Спад

Основав Spies Petroleum C°, я достиг апогея своей коммерческой деятельности в Москве. Очень скоро начался спад, вызванный крахом тульских медеплавильных заводов, а также многочисленностью моих предприятий вообще и моей неспособностью найти для каждого из них подходящих сотрудников. Только горький опыт научил меня лучше разбираться в людях.

Теперь, когда я через тридцать лет анализирую свою былую необузданную предприимчивость, начавшуюся в середине 90‐х годов, я нахожу ее вполне объяснимой, но непростительной.

Свою коммерческую деятельность в Москве я начал в 1890 году при очень благоприятных условиях: хорошая конъюнктура, наше известное и уважаемое в России имя, доверие, с которым ко мне все относились, и, наконец, действительно неограниченные возможности, которые открывались перед деловым, энергичным человеком благодаря тому обстоятельству, что в России предприимчивость была, мягко выражаясь, не в моде.

Поэтому выгодные сделки, деньги и кредиты, можно сказать, сами сыпались на меня. Я был преуспевающим коммерсантом, отличавшимся трудолюбием и, возможно, болезненным самолюбием, но всегда чуждым алчности.

Перебирая в памяти свои крупные новые проекты, я – даже при самой строгой оценке – должен сказать, что, если не считать первого Грозненского синдиката, который, однако, в конце концов принес более чем положительные результаты, лишь один из них (Лапино, на счет «Товарищества Франца Рабенека») был лишен твердой экономической основы. Эта основа была создана задним числом, правда, так сказать, окольными путями, за счет открытия хлопчатобумажной прядильни на 22 000 веретен, численность которых позже была увеличена до 60 000 веретен и 20 000 крутильных веретен393.

И когда я, несмотря на соблюдение фундаментальных коммерческих принципов, все же терпел неудачи, то это объяснялось, как уже было сказано, и избытком проектов (в том числе принципиально новых), которые я просто был не в состоянии должным образом контролировать.

Я распылял свои и без того перенапряженные силы на все новые отрасли и проекты, участь которых не настолько интересна, чтобы утомлять читателя их описанием.

59. Катастрофа в русской черной металлургии

Оглядываясь назад, на свой московский период, я в определенной мере склонен сравнивать себя с душевнобольным, который безостановочно крутит большие и маленькие колеса, не понимая, что работа для коммерсанта – это не цель, а всего лишь средство добиться материального благополучия, сделать состояние. Правда, я почти удвоил свое наследство. Однако состояние, которым я владел, мало что значило бы в случае, если бы сломался один из крупных маховиков той огромной машины, которой я управлял (во что я, конечно, никогда не верил).

Он сломался в Туле.

В конце главы 49 я упоминал, что конвертировал нашу мышегскую недвижимость в тульские акции, чтобы при случае их продать. Я хотел совсем выйти из этого проекта, в котором участвовал уже всего лишь как член брюссельского совета директоров, и сосредоточить свои средства на тех отраслях, которые я мог контролировать.

То, как нелепо я потерял свой вложенный в Тульскую компанию капитал, свидетельствует как о моей тогдашней незрелости, так и о недостатке спекулятивного дара. Наконец, изложенное ниже показывает, какие неожиданные и неприятные сюрпризы таит в себе коммерция в такой стране с высокой покровительственной пошлиной, как Россия.

Здесь возможен и бурный рост цен и промышленности, вызванный чрезвычайными обстоятельствами, и стремительный спад.

До начала 90‐х годов южнороссийская базировавшаяся на богатых криворожских рудах и донецком угле черная металлургия не могла полноценно развиваться, потому что крестьяне, составлявшие 80% населения России, почти не потребляли железо.

И вот вызванный неурожаем голод на Волге (кажется, 1891 г.) показал недостаточность российской железнодорожной сети: на Средней Волге люди умирали сотнями и тысячами, а часть богатого урожая с Дона и Украины невозможно было доставить по назначению из‐за недостатка или отсутствия железнодорожных линий.

Вскоре последовал высочайший указ: строить