Я нацепила футболку, избегая смотреть Чейзу в глаза.

Закончив с моим ремнем, он подцепил пальцем пряжку и притянул меня еще ближе, интимность жеста побудила мой взгляд скользнуть к нему.

— Внесу поправку в свое заявление: со мной ты в безопасности где угодно, но особенно в моей постели, а также особенно в этой комнате, — изрек он в тот момент, когда я посмотрела на него.

— Э-м… ладно, — прошептала я, счастливая слышать такое, даже если это, в принципе, повторяло его слова, хотя и не понимала, для чего он это сказал.

Чейз часто демонстрировал, что может читать меня, это происходило и сейчас.

— Хочу сказать, Фэй, — продолжил он, — что ты избегаешь моего взгляда, вероятно, из-за смущения или застенчивости и не знаешь, что делать дальше.

Чейз откинул мои волосы с плеча и обнял за шею. Но его взгляд не отрывался от меня ни во время этого, ни когда еще теснее прижал к себе, притянув за пряжку ремня, так что наши лица приблизились еще сильнее.

— Ты мне нравишься, — прошептал он. — Надеюсь, ты это поняла. Мне нравится все, что я знаю о тебе, даже то, что ты собиралась рассказать мне раньше, хотя я уже это знал. В том то и суть: там никого не было. Точнее, никого, кроме меня. И, наконец, мне нравится знать, что милая, застенчивая городская красотка-библиотекарша, с которой я встречаюсь, носит сексуальное нижнее белье. — В его глазах засветилась улыбка, и он продолжил: — Мне это очень нравится, детка. Охрененно нравится. Так что тебе нечего смущаться, стесняться или сомневаться. Да?

— Да, — прошептала я, слегка улыбнувшись и испытав облегчение, и не маленькое.

— Хорошо, — прошептал он в ответ, поцеловал меня в нос, отпустил, но взял за руку и вывел из комнаты.

Так как с того момента, как Чейз меня целовал и понес в свою спальню, я не открывала глаз, то по пути из нее, я наконец смогла рассмотреть его дом.

И то, через что он меня вел, выглядело очень красиво. Дом казался продолжением Чейза. Мужским (очень), с хорошим вкусом и в западном стиле.

А еще невероятно большим. Мы все шли (шли и шли!), а затем, наконец, попали в огромную комнату, которая служила и гостиной, и кухней. Каждая из них была просторна по одиночке, но вместе являла собой громадное пространство. Не говоря уже о мягкой корпусной мебели, подобной которой я никогда раньше не видела. По сути, она представляла собой три полноценных дивана. Три.

Я предположила, что Мисти жила здесь с ним, но я не думала, что он отдыхал на этих диванах, пока она смотрела телевизор, в основном из-за того, что, по его словам, он изыскивал любую возможность не проводить с ней ни минуты. А значит, эти диваны предназначались для одного человека. Что было безумием.

— Э-м… у тебя просторно, — заметила я, пока он вел меня на кухню.

— Ага, — согласился он.

— Для одного здесь много места.

Он остановил меня у островка, на котором легко могли бы разместиться на ночь трое подростков. Просто накачайте надувной матрас, бросьте его сверху и надейтесь, что они с него не скатятся.

На мое замечание Чейз не ответил.

Вместо этого спросил:

— С тако ты пьешь красное вино или белое?

Я обернулась к нему и увидела его у холодильника.

— Тако?

— Говяжий фарш, приправы, еще всякая всячина, все куплено в магазине и все — полуфабрикаты. Я не повар. Мне не нравится возиться со всем этим. Но я должен есть, поэтому ем то, что мне нравится. Если оно содержится в упаковке, так тому и быть. Пусть это не блюда от Розалинды, но что-то близкое, не какое-то дерьмо. Итак, сегодня у нас тако.

— Я люблю тако, — сообщила я, хотя мексиканская еда от Розалинды мне нравилась больше. За ней нужно было ехать в Шантел, но Шантел находился недалеко, хотя ресторан Розалинды был настолько хорош, что поездка того стоила. Когда я не ездила в Шантел, но мне хотелось тако, я тоже ела полуфабрикаты. Поэтому решила сообщить Чейзу об этом факте. — К твоему сведению, я тоже готовлю тако из полуфабрикатов.

— Приятно знать, — пробормотал он, приподняв уголки губ, — красное или белое?

— Красное.

Он направился к бутылке вина, стоящей на прилавке.

Я подошла к табурету, выдвинула его и устроилась сверху.

— Есть, куда расти.

Таков был Чейз. На его странный комментарий, появившийся из ниоткуда, я уставилась ему в спину, когда он отступил в сторону, чтобы открыть ящик и вытащить штопор.

— Что, прости?

Он взял бутылку, повернулся ко мне, наши взгляды встретились, и я забыла, как дышать.

— Есть, куда расти, — повторил он, а затем объяснил. — Еще одна хреновая деталь моей жизни, когда мое будущее включало Мисти. Я не думал, что у меня будет то, чего я хотел, для чего я приобретал этот дом. Я купил его, чтобы привести в него женщину, а затем завести в нем семью. Он такой большой, потому что я хочу троих детей. Есть, куда расти.

Святой.

Frak.

— Есть, куда расти, — с придыханием прошептала я, не в силах оторвать от него глаз.

— Ага, — подтвердил Чейз, а затем спросил: — Ты хочешь детей?

— Э-м… да, — по-прежнему шепотом и по-прежнему с придыханием.

— Сколько?

— Троих.

Да, снова шепотом. Да, снова с придыханием. И, к слову сказать, я говорила правду.

Чейз улыбнулся.

Я перестала дышать.

Я отвела от него взгляд к бутылке вина.

Затем спросила:

— Ты не купил шампанское?

— Бл*ть, — пробормотал он, и мой взгляд вернулся к нему. — Забыл.

Я попыталась скрыть разочарование, но все же спросила:

— Ты забыл купить шампанское?

— Нет, — ответил он, ставя бутылку красного обратно на прилавок. — Ты затмила весь вечер новостью, что у тебя в сумочке запасные трусики, и я совершенно забыл, что купил шампанское.

Я закусила губу, хотя и немного обрадовалась, что смогла заставить его забыть обо всем.

Он ухмыльнулся, и по тому, как он это сделал, мне показалось, что он прочитал мои мысли.

У меня не было времени среагировать на это, потому что он прошел в коридор и исчез.

Вернулся Чейз с двумя высокими бокалами для шампанского, на дне которых чуть выше ножки были выгравированы симпатичные крошечные подковы. Я не знала, как, но им удалось смотреться классно и круто, а не вульгарно, как могли бы выглядеть некоторые подобные вещи. Возможно, это из-за точной, почти изящной гравировки, которая не выглядела мультяшной. Возможно, из-за качества стекла, настолько чистого и тонкого, что по ободку свет проходил