***

С уже забытой легкостью я распахнула глаза. Теперь я четко видела больничную палату, и постепенно вспоминала по каким причинам оказалась здесь. Правда, каким образом все еще осталось загадкой. Но сейчас это неважно, меня волновал вопрос, от которого датчики, подключенные ко мне, запищали громче и чаще: «Что с моим ребенком?»

Рядом снова возникла знакомая медсестра, проверяя показатели. Я хотела спросить про ребенка, но не смогла. Не сразу поняла, что во рту трубка, не позволяющая говорить.

Я заерзала, всем своим видом призывая избавить меня от нее, но женщина лишь успокаивала:

– Не пугайся, это интубационная трубка, через несколько часов ее извлекут, и ты сможешь самостоятельно дышать. И говорить, – по-доброму улыбнулась, коснувшись руки. – А пока отдыхай, – потянулась со шприцем капельнице и вела препарат.

Но я не хотела спать, мне надо было узнать, жив ли мой ребенок. Попыталась, насколько это было возможно, запротестовать, но все было бесполезно. Лекарство начало действовать, и скоро голова безвольно упала на подушку.

***

Я снова проснулась и на этот раз не собиралась позволять «вырубать» меня, пичкая лекарствами.

Мужчина в халате, судя по важному виду и тому, как держалась рядом с ним медсестра, был врачом.

– Проснулись? – поинтересовался, когда увидел, что я в сознании. – Хорошо, сейчас мы извлечем трубку.

Меня чуть не стошнило, казалось, что из меня вытягивают внутренности. Я была готова стерпеть, что угодно лишь бы получить ответ на свой вопрос.

Когда я смогла самостоятельно вздохнуть, попыталась заговорить, но не издала и звука – сипела, хрипела, но не разговаривала.

– Не переживайте, это норма, – пояснил доктор, когда я безмолвно смотрела на него с широко открытыми глазами. – Через час другой голос вернется.

– Посетителей к ней можно пускать? – поинтересовалась медсестра у мужчины, словно меня здесь не было, – а то там уже целый полк оккупантов. Жених ее там днюет и ночует, жалко парня.

– Ладно, – согласился тот, – но только жениха, – предупредил. – Лишние переживания ей не к чему.

Так и хотелось прокричать: «Не уходите! Скажите, что с моим ребенком!»

Хотелось плакать от беспомощности, когда они вышли, и я осталась одна.

Скрип потрепанной временем двери, заставил меня встрепенуться и повернуть голову в сторону вошедшего.

Костя выглядел так, будто это он пациент ОРИТ, а не я: уставший, растрепанный и разбитый.

Он так и стоял у входа, не решаясь подойти, будто думал, что навредит мне своим присутствием. Я не могла говорить, поэтому потянула к нему руку, но на деле мне едва удалось шевельнуть кистью. Костя заметил это практически неуловимое движение, и бросился ко мне, словно я тону, а он единственный, кто способен вытянуть меня из воды.

– Рита…Рита… Рита… – все повторял, едва касаясь губами моих пальцев, а я ничего не чувствовала. Тело было как онемевшее. Наверное, это от обезболивающих.

– ….хорошо…будет… – просипела я. Невероятно обрадовалась, что могу говорить. Я взяла себя в руки и задала вопрос, ответ на который мне просто жизненно необходим: – Ребенок… – усилием воли буквально закинула непослушную руку на живот, – …жив?

Костя замер, не решаясь поднять на меня глаза. Молчание пугало, оно не могло значить ничего хорошего. Наконец его взгляд встретился с моим, и внутри все замерло. У него были покрасневшие глаза и чуть припухшие веки – Костя недавно плакал. Только нечто серьезное может заставить мужчину позволить себе такую слабость.

– Костя? – дрогнувшим голосом, с надеждой.

Не знала, почему он молчит, тянет и не говорит. Неужели мои самые ужасные опасения подтвердились? Не может быть…

К глазам подступали слезы.

Костя качнул головой, словно выныривая из омута собственных мыслей и переживаний.

– Не плачь, – наконец заговорил, – все хорошо. С вами обоими теперь все будет хорошо.

Облегчение пришло вместе со слезами. Не чувствовал как они катились по щекам, только в глазах стоял туман.

– Девочка моя, все позади, – Костя пытался меня приободрить и поддержать, хотя сам нуждался в заботе не меньше меня.

Насколько хватало сил, я сжала его руку:

– Иди домой, – помнила слова медсестры о том, что Костя не отходил от моей палаты все это время, – отдохни, – не видела смысла ему торчать здесь, когда я большую часть времени сплю.

– Гонишь меня? – печально усмехнулся и прижал мою ладонь к своей щеке. – Больше я тебя не оставлю, – почувствовала нотки вины в его словах.

Разговор длился недолго, я сказала всего пару слов, но меня уже одолевала слабость, поэтому я просто качнула головой.

– Устала? – читал меня. – Уже ухожу, – снова поцеловал мою ладонь с таким видом, будто припал к святыне. – Кода я нашел тебя на улице, – он подобрался, отвел взгляд и стиснул челюсти, борясь с воспоминаниями. – В первый момент я даже не понял, что это ты. Без сознания, вся в крови, на грязном асфальте – это не могла быть моя Рита. – Его взгляд вернулся ко мне и я увидела в его глазах страх и ужас, который он испытал в тот момент. – Ты могла умереть, ты и наш ребенок. Я мог потерять все разом. Мне не нужна эта проклятая жизнь без тебя. Я научусь любить тебя так, как ты того заслуживаешь.

Не уверена, что это возможно, что он не давала пустых обещаний. Как бы там ни было эти проблемы отошли на второй план, даже сам Костя сейчас не являлся главным человеком в моей жизни. У меня был некто беззащитный, кто всецело нуждался в моем внимании, любви и заботе – мой ребенок. Я готова пойти на все, что угодно, чтобы выносить его и родить крепким и здоровым.

***

Медсестра не преувеличивала, когда назвала моих посетителей целым полком. Через несколько дней стали пускать всех друзей и родственников, что пробивались ко мне с того самого момента, как я оказалась в больнице.

Всех их, помимо любви ко мне, объединяло одно: перешагнув порог мой палаты, они делали одно и то же печальное лицо с тенью удивления и отторжения. Правда, быстро брали себя в руки и смотрели на меня как и прежде.

Когда мне надоело наблюдать эту игру гримас на их лицах, я попросила принести зеркало. Костя упирался и отговаривал, предлагал немного подождать, пока я хоть чуть-чуть поправлюсь. Это настораживало еще больше, и я только тверже стояла на своем.

– Монстр Франкенштейна, – заключила, в полной мере оценив свое отражение. Многочисленные ссадины и царапины я даже не брала в расчет, потому что лицо оплыло от отека, и буквально половина его была сине-бордового цвета.

– Это пройдет, – приободрил Костя. – Для меня ты все равно самая красивая женщина на свете. – Я уставилась на него гневным взглядом, чтобы он мог получше разглядеть мое лицо и, передумав, забрать свои слова обратно. – Можешь не смотреть так на меня. Никто и ничто что не переубедит меня в том, что моя жена – красавица.