высказаться, излиться спокойно, а не в сутолоке столовой, между первым и вторым блюдом, а не отвлекаясь ни на что постороннее – глаза в глаза, душа в душу, сердце в сердце. И чтобы руки при этом были сплетены воедино, и пальцы сладко подрагивали…

14 марта

Ну, вот выбралось времечко для тебя, мой щекастенький бесёнок, щекастая лисичка, пончик, милая ненаглядочка, взрывчатка («Ну и пожалуйста!» – с резким поворотом головы в другую сторону) и трепетная лань, когда после глубокого поцелуя ты закрываешь глаза, а ноздри бледнеют и сжимаются…

Кентавры, лани, люди, кони – всё перемешалось в нашей жизни. Я всегда стремился к простоте, но при этом сам создавал хаос сложностей. Вот и сейчас всё запутано, перевито, завязано. Хотя, наверное, не прав. Да, сложно, но и ясно, что надо делать: ломать прежнюю жизнь и строить новую…

Январь-февраль. Не дневник, а воспоминание.

Любовный вихрь меня кружил, но я ещё успевал и работать. В январском номере «СПК» вышла публикация о командировке в Черкассы – Умань под названием «Прибыль плюс качество». О работе консервно-перерабатывающего завода и его директоре Михаиле Яковлевиче Райхмане.

В конце зимы летом во Львов, чтобы написать статью о буднях Львовского кооперативного института. Там, кстати, проходила какая-то научно-практическая конференция, на которой пришлось выступить с призывом подписываться на журнал «СПК». Мелькали какие-то женщины – преподаватели, аспирантки. Разумеется, общался с ними по рабочим вопросам, но все мысли были о другой женщине, которая оставалась в Москве, о Щекастике…

Приехал из Львова, отписался, как говорят, и ещё для себя, для памяти, в стол, написал маленькую миниатюру о работе редакции. Вот этот текст:

Буря в «СПК»

Горел номер. Багровые отсветы пожара вспыхивали на бледных щеках ответственного секретаря. Гнев, отчаянье, решительность и бессилие сменяли друг друга, как кинокадры. Раздираемый противоречиями, ответственный секретарь Шарль нервно теребил редакционную папку: она была пуста, как желудок за два дня до получки. В ходе прений первый выступил Илюшко, но его никто не понял, ибо всё свелось к двум выражениям: «значит» и «так сказать». Своё выступление Шкабельникова свела к волшебной палочке-выручалочке «командировка». Безелянский не столько говорил, сколько теребил свой галстук. Кронский тихо мурлыкал. Один Хвостов был великолепен и, как всегда, проявил удивительную способность превращать любое мирное совещание в кровавое поле Бородина. В углу визжал Рогинский. Не в пример ему Фомин говорил басовито и сановито, по-министерски. Главный редактор Рамзин был растерян, не зная, с какого гриба начать сбор… Когда все остыли, замолкли, откипев, неожиданно появились контуры плана номера. Пожар был предотвращён, и, конечно, среди отличившихся был первым ответственный брандмайор редакции Шарль Исаевич Афруткин.

25 апреля

Ще вынуждена была уйти из редакции. Увы, так сложились обстоятельства, и она устроилась младшим научным сотрудником в ВИНИТИ – Институт технической информации. Но перемена работы, естественно, ничего не изменила. «Преступная любовь» на стороне продолжилась, мы встречались, погружаясь в любовную пучину с головой. Я жил двойной жизнью: дома и вне дома, говорил Г.В., что мне нужно встретиться с друзьями, и другую ложь, которую жена, конечно, расшифровала, и пошли семейные сцены (семейные драмы идут без репетиций, – как сказал один остряк).

Мы виделись с Ще каждую неделю, то гуляли по вырубленной ныне липовой аллее, которая тянулась за мостом от Белорусского вокзала и почти до «Аэропорта». То ходили в кинотеатр «Динамо», который был под Южной трибуной стадиона. И там смотрели знаменитую «Земляничную поляну» Бергмана, в которой старый профессор переосмысливал своё прошлое и пришёл к выводу об особой ценности любви. То в небольшой парк при Речном вокзале. И уместно вспомнить шутливые строки сатирика Дмитрия Минаева:

С нею я дошёл до сада,

И прошла моя досада,

И теперь я весь алею,

Вспомнив тёмную аллею.

Да, было дело, – как говорят ветераны… А в один из воскресных дней отправились с Ще с Ярославского вокзала на станцию Зеленоградская, нашли лесок, где мы были одни… А дома пришлось изворачиваться и придумывать разные нелепые истории. Двойная жизнь – тяжёлая жизнь, испытание не для каждого. Вот двойные агенты – это совсем другое, им положено носить разные маски и лгать…

Короче, весь 1966 год и следующий 67-й до 3 ноября был трудным, мучительным временем для меня. Рушилась «советская семья образцовая», как пел Владимир Высоцкий. Я был на грани срыва. Нелегко было из-за моих метаний и Ще. Но всему приходит конец. Пришёл конец и неопределённости… (5 февраля 2019 г.)

Дома я отвлекался от любви и от страстей, погружаясь в книги и ведя выписки. Сильное впечатление оставил рассказ Франца Кафки «В исправительной колонии» (1914):

«Упоение властью, сознание собственной непогрешимости и опьянение возможностью творить справедливость в своём понимании, убийство человека во имя этой якобы „справедливости“ (основанной на теории сильных и слабых, господ и рабов) и поэзия убийства в душах садистов, вот о чём рассказ Кафки. Об истоках фашизма. Описанный кафкианский офицер – идеальный исполнитель гестапо и СС, а старый комендант – для него „фюрер“».

Всё это записывалось в толстой коричневой тетради. Чего там только нет: и Софокл: «Как страшно знать, когда от знания нет нам пользы» («Царь Эдип»). И наш современник Петер Вайс, который в отчаянии в пьесе об Освенциме констатировал:

Кто знает,

многие, если бы их не назначила судьба

на роль узников,

могли бы стать палачами…

Внимательно читал и выписывал из книги Некрича «1941 – 22 июня» очищенную от официальной лжи историю.

Или совершенно другой разворот и другой мотив. Из книги Галины Николаевой (Волянской) «Наш сад»:

Никаких мне не надо богатств,

Чтоб была я довольна судьбой,

Мне бы маленький, маленький сад

Да большая, большая любовь.

Чего я только не записывал в свою потаённую от чужих глаз тетрадь, даже английские поговорки, типа «дoнт трабл», а по-английски Dоn’t trouble trouble until trouble troubles you – в переводе: «Не тревожьте тревоги, пока тревоги сами не потревожат вас». Более чем разумно. И закрываем тетрадь.

Бравый адмирал из будущего

Пока я копался в своём архиве, в январе 2019 года вспыхнул скандал. Вице-адмирал Балтийского флота Игорь Мухаметшин возмутился общественным мнением, что аэропорту в Калининграде надо присвоить имя Иммануила Канта (в Кёнигсберге философ родился и там писал свои труды). А российский адмирал назвал Канта предателем Родины, к тому же писавшим «какие-то непонятные книги, которые никто не читал и никогда