выбор состоялся: у сельпо в селе Крапивна, как у невесты, всё было в порядке – и фигура, и локоны, и глаза, все хозяйственные показатели отменны. Поехали…

Крапивна – наследие купцов: торговые ряды, лабазы, дома с балкончиками, с претензией на настоящий городок. У меня задание от журнала, чтобы председатель передового сельпо сам рассказал о своей работе. Председатель в смущении. Он отнекивается, смущается, я, как жених, настаиваю. Наконец, уговорил. Сдался на милость и везёт меня по предприятиям и магазинам: смотрите, мол, сами. Больше всего мне понравилась маленькая сельская пекарня. Предложили попробовать только что испечённый хлеб. До чего ароматен и вкусен! Пекарь по фамилии Поцелуева, молодая, зарумяненная, трепетная, с надеждой взирала на меня: ну, как? Я отвечаю: превосходно! И смотрю на её чуть распахнутый халат с виднеющимся холмиком груди, – очень аппетитно!..

Потом обед в специальной комнатке. С неохотой пили коньяк и вели неспешную застольную беседу. Не о женщинах, а в основном о болезнях, которые одолевают руководителя сельпо: о гастрите и о камнях в почках.

Гостиницы, конечно, нет, и Клочков на автолавке везёт меня к себе домой, в деревню Ярцево. Председательская избёнка с печкой, с целым иконостасом, с кошкой и прикнопленными выцветшими фотографиями из журналов и плакатами с призывами собрать больше металлолома и утильсырья для родины. И снова банкет, уже домашний: яйца, мёд, сало, хлеб, колбаса, коньяк. Гость и хозяин пили по чуть-чуть. Спать пришлось на высоченной перине, на которую без табуретки и не взберёшься.

Утром потянуло свежестью. Я вышел во двор и ахнул: всё было разукрашено серебряной изморозью…»

Материал о тульском председателе вышел в «СПК», а в газете «Советская торговля» мы с Хачей поместили юмореску «Коварство и услуги» и в стенном «Центросоюзовце» на Черкасском продолжали выступать с критикой под псевдонимами Ягуар Изюмкин и Лев Перчиков. А дома много занимался своим хобби: выписывал стихи, вёл футбольную статистику, ходил на стадион и прочее, заполнял затхлое советское время.

Ну, а теперь об анонсированной любви.

Москвичка Анна Харашвили (мать русская, отец грузин) окончила вечернее отделение филологического факультета МГУ с дипломом «учитель русского языка и литературы», работала корректором в ИМО (издательство «Международные отношения»). Летом отдыхала под Ленинградом, рядом с усадьбой Репина «Пенаты», и там же отдыхала моя двоюродная сестра Ляля Кузнецова. Они подружились, и Ляля с упоением рассказывала новой подруге о мужских подвигах своего брата (господи, надо же было чем-то хвастаться!). Из ИМО Анна (будущий Щекастик, Ще) ушла и искала работу. Ляля попросила меня помочь, я согласился, и Ще позвонила мне по телефону. Далее пришла в редакцию «СПК», и мне удалось её трудоустроить в ноябре в качестве редактора-референта. И мы стали работать вместе в одной редакционной комнате. Ще – 25 лет, мне – 33. Взрослые люди…

В «СПК» и «Центросоюз-ревью» сразу решили: Безелянский привёл на работу свою любовницу, но мы любовниками тогда не были, это произошло потом. В силу некоторых причин Ще не удержалась в новой должности (женщины её встретили в штыки), и в апреле 1966-го она была вынуждена уйти на другую работу. Но об этом в главе 1966 года. А пока приведу несколько выписок из своих тетрадей:

«Женщина может быть другом мужчины только в такой последовательности: сначала приятельницей, потом любовницей, потом уже друг» (А.П. Чехов).

«Не всегда важно, что говорят, но всегда важно, как говорят» (Максим Горький).

«Чем больше человек имеет в себе, тем меньше требуется ему извне. Вот почему интеллигентность приводит к необщительности» (Артур Шопенгауэр. «Афоризмы житейской мудрости»).

«Жизнь, самая счастливая, – только разрозненный сервиз, никогда не подобрать полного комплекта» (Альфонс Доде).

В ноябре 1965 года появилась Ще.

О событиях в мире и в СССР в 1965 году можно привести много чего, но не будем распыляться. Только одно литературное событие: 8 сентября Андрея Синявского арестовали у Никитских ворот, когда он ехал читать лекции в Школе-студии МХАТ. «Два мордатых сатрапа, со звериным выражением, с двух сторон держали меня за руки. Оба были плотные, в возрасте…» – вспоминал Андрей Донатович. В феврале 1966 года состоялся судебный процесс. Впервые в истории судебных процессов в СССР подсудимые (вторым был Юлий Даниэль) своей вины не признали. Андрей Синявский упрямо твердил, что у него с советской властью не идеологические, а эстетические расхождения… Более подробно я написал в книге «Огни эмиграции» (2018) в главе «Андрей Синявский под маской Абрама Терца».

1966 год – 33/34 года. Любовь и Радиокомитет. Смерть Анны Ахматовой

Странный заголовок, но логичный. Был такой советский фильм «Любовь и голуби», кажется, в жанре лирической комедии. Заглянул в толстый том «Кинословаря», а там куча кинокартин с аналогичным названием «Любовь и…». А далее на любой вкус: и долг, деньги, слёзы, боль, ярость, сплетни, волны, песни и даже журналистика. В моём случае: любовь и Радиокомитет – два судьбоносных слова в моей жизни.

Сохранилось несколько записей, а полноценного дневника по-прежнему не вёл.

12 января

Любовный вихрь. «Любовь – это всё, что мы знаем о ней» (Эмили Дикинсон). И чувства хлынули в стихи:

Всё страшно перепуталось, сломалось.

И в этом хаосе так трудно разобраться.

И только виг щенячий: «Всё пропало!»

Вдруг тронул тишину и стих, как Надсон.

В душе руины чувств, обрывки мыслей,

Слова-желания, обугленные жаром,

И на крючке сознания повисли

Какие-то лиловые кошмары…

1 февраля

«Я не знаю, что будет дальше: погибнет ли наш корабль, столкнувшись с бурями и тайфунами. Или, с пробоинами, прибьётся к спокойному берегу, – этого знать нам не дано, на это есть предначертания высшей судьбы. И не надо гадать. Но независимо от конечного результата, я благодарю тебя за то, что ты пробудила меня снова к жизни, заставила светиться внутренним огнём, да так, что моя душа, переполненная чувствами, играет как орган – мощно, слаженно и красиво. И весь я переполнен какой-то сладкой болью, какой-то бледно-лазоревой грустью. А сердце сладко щемит. Это непередаваемо. Слова мертвы, они бессильны всё это передать. Это – как божий дар…»

Коммент через 52 года: цветисто и выспренно. Но я не лукавил, был тогда невероятный подъём в душе. Это точно…

9 февраля

Ой, как мне хочется где-то с тобой посидеть в спокойной обстановке и, разумеется, не в редакции, чтобы падал притенённый свет, чтобы было чуть сумрачно, чтобы тихо звучала музыка и чтоб рядом не было никого – только ты и я, я и ты. Чтобы