С этими словами он содрал с лица Мусы липкий скотч и вышел из комнаты.

Никакого желания начинать беседу Асланбек не выразил. Он брезгливо оглядел Мусу, отошел в дальний угол и стал безучастно смотреть в окно.

— Ты сделал ошибку, Асланбек, — хмуро проговорил Муса. — Ты сделал очень большую ошибку. Ты о ней пожалеешь.

— Если это все, что вы можете мне сказать, господин Наджи, то лучше молчите, — вежливо посоветовал Асланбек. И эта его вежливость неожиданно взбеленила Мусу. Он понимал, что рано выкладывает свой главный козырь, но не мог совладать с кипевшим внутри бешенством и закричал, яростно сверкая глазами, брызжа слюной и подавшись, насколько смог, вперед:

— Предатель! Подлый, гнусный предатель! Ты заплатишь за свое предательство! Ты дорого заплатишь! Ты хочешь получить свою жену и сына? Ты их получишь — частями! Да, частями! Сначала ты получишь руки, потом ноги, потом уши. И только после этого ты получишь их головы! Только после этого! А до этого они будут живы! Вот что ждет тебя за твое предательство!

— Вам не следовало этого говорить, — холодно ответил Асланбек.

Муса уже сам понял, что сказал лишнее, и замолчал, тяжело дыша, как после долгого бега.

Сначала во дворе, а потом в прихожей послышался шум, громкие самоуверенные голоса. В гостиную вошли громила и его напарник, а с ними трое мужчин, в облике которых Муса сразу уловил что-то не совсем обычное.

Всем троим было под сорок. Один — приземистый, с длинными сильными руками, совершенно лысый, но с очень густыми черными нафабренными усами. Второй — высокий, с безукоризненно ровным пробором в прилизанных черных волосах, с тоненькой полоской усов над высокомерной губой, с сонными, скучающими глазами. Оба были в модных костюмах, но вместо галстуков на шее лысого артистическим узлом был повязан красный шелковый шарф, а на шее высокого намотано длинное белое кашне, тоже шелковое, что придавало ему сходство то ли с сутенером, то ли с богатеньким господином, который от скуки вышел в город поискать приключений. Третий, самый невзрачный и простенько одетый, был похож на араба — маленький, с фигурой подростка, со смуглым лицом и плотной шапкой курчавых черных волос.

С их появлением просторная гостиная стала тесной. Но она наполнилась не только их фигурами, но и чем-то иным. От этих троих исходило ощущение силы и опасности. Муса насторожился, как настораживается волк, почуяв присутствие рыси. Он понял, что сейчас и начнется то, что громила назвал его самым страшным сном.

— Бонжур, мсье, — войдя в гостиную, произнес лысый, но тут же брезгливо сморщился и что-то сказал громиле. Муса понял, что он говорит по-французски.

— Постарайся не обращать внимания, Гастон, — ответил по-английски громила. — И не делай вид, что никогда не нюхал дерьма. Предлагаю говорить но-английски. Я, мой друг Джордж и наш клиент профессор Русланов владеют французским, а господин Наджи, главный фигурант, им не владеет. А он должен участвовать в общей беседе.

— О'кей, Хальский, — согласился лысый. — Не имеет значения, на каком языке говорить, если есть о чем говорить.

— Михальский, — поправил громила. — Впрочем, можешь называть меня Хальским. Если за год нашей службы ты не сумел запомнить мое имя, нечего и начинать. Разрешите вас познакомить, джентльмены. Мой старый друг Георгий Гольцов, майор российского Интерпола, — представил он напарника.

Французы благожелательно и несколько снисходительно покивали. Упоминание российского Интерпола не произвело на них никакого впечатления.

— Московский профессор Русланов, доктор математических наук, — продолжал Михальский.

— О! — уважительно протянул сутенер. Бонжур, профессор.

— А это — турецкий гражданин Абдул-Хамид Наджи, подробнее о нем позже.

Михальский обернулся к Асланбеку:

— Профессор, имею честь и удовольствие представить вам моих друзей. Вероятно, вы уже обратили внимание, что в них есть что-то общее. Да, они французы. Но общее в них не это. Все они ветераны французского Иностранного легиона. А служба в легионе накладывает на людей отпечаток на всю жизнь. Замечу, они были лучшими в легионе. Шарль Легрен — непревзойденный специалист по взрывчатке, — персонально отрекомендовал он сутенера. — В его руках даже простая авторучка может превратиться в бомбу, что он однажды с успехом продемонстрировал.

— Оставь, Хальский, было бы о чем говорить, — небрежно отмахнулся тот, при этом в тоне его не прозвучало ничего, кроме скуки.

— А этот господин — Буали Герруф, — продолжал Михальский. — Для друзей — Бубу. Он алжирец. Не смотрите, что он маленький. Бубу — один из лучших диверсантов легиона. Он кавалер ордена Почетного легиона, а этот орден зря не дают. И наконец — капрал Гастон Перрен, специалист на все руки и, помимо всего прочего, прекрасный воспитатель всех новобранцев. Только одного новобранца он не успел воспитать. Меня. Не так ли, капрал?

— Ты сукин сын, Хальский, — добродушно отозвался лысый Гастон Перрен. — Если бы ты вернулся в легион, я устроил бы тебе веселую жизнь.

— Поэтому я и не вернулся. Но глубокое уважение к тебе храню до сих пор. Поэтому, когда мне понадобились серьезные люди для серьезного дела, ты был первым, о ком я подумал.

— Приступай к делу, Хальский, — поторопил сутенер. — Полагаю, ты вызвал нас и пообещал заплатить по тысяче долларов не для того, чтобы вести светскую болтовню и при этом нюхать дерьмо.

— О'кей, джентльмены, я приступаю. У нашего друга, профессора Русланова, похитили его жену и сына. За них потребовали выкуп сорок два миллиона долларов.

— О-ля-ля! Это серьезно, — прокомментировал капрал. — Кто похитил?

— Чеченцы. Но кто конкретно — неизвестно.

— Он хочет, чтобы мы вернули ему его семью?

— Нет. Он понимает, что это практически невозможно. Он принял другое решение. Он не намерен платить похитителям сорок два миллиона долларов. Он принял решение заплатить сорок два миллиона долларов тем, кто принесет ему головы похитителей.

— Шарман, — заметил сутенер, и с его высокомерного лица впервые исчезло выражение скуки. — Это очень своеобразное и сильное решение. Уверен ли профессор, что это правильное решение?

— Да, — подтвердил Асланбек.

— И вы не передумаете?

— Нет.

— Гранд шарман, — повторил сутенер. — Давно я не слышал ничего более интересного. У меня часто возникало ощущение, что жизнь стала пресной, как еврейская маца. А она, оказывается, не стала пресной. Продолжайте, профессор.

— Есть ли возможность узнать, кто именно похитил семью профессора? — вмешался в разговор алжирец.

— Это неважно, — ответил Михальский. — Профессора не интересуют конкретные исполнители. Он хочет получить головы тех, кто отдал приказ о похищении. Эти люди известны.