— Да, барин, в вас стрелял абрек по имени Коста, — повторил Сашка.

— И еще скажи Алексу, что этот бандит снял у меня с пальца кольцо отца с гербом Печерских, которое дядя передал мне в Вене перед отъездом, — добавил граф. — Запомнил? Не перепутаешь? Все расскажешь правильно?

— Не беспокойтесь, ничего не перепутаю, — успокоил его Сашка, — я через час уеду. Только приведу вам наших коней.

— И что же мне с ними делать? — пожал плечами Михаил, — ведь я слепой.

— Вот поправитесь, и будете ездить верхом, — резонно решил Сашка.

Через час он привел коней, а свои вещи оставил внизу в приемной Серафима.

— Все, барин, купил билет на дилижанс до Парижа, через восемь дней буду там, — доложил он.

Михаил попрощался со своим посланцем и откинулся на спинку кресла, в котором сидел. По крайне мере, он воскреснет для мира. Может быть, дядя сможет вырваться и приехать к нему. Граф боялся надеяться, но все равно нетерпеливо ждал хоть какой-то реакции на свое воскрешение.

Месяц спустя, когда в его глазах было по-прежнему темно, Михаил сидел около открытого окна, ожидая возвращения Аннет, которую послал за свежей газетой. Девушка теперь читала ему газеты, по крайней мере, молодой человек больше не чувствовал себя оторванным от мира. Но Аннет вернулась не одна — она оживленно что-то говорила и смеялась. И когда собеседник ответил ей, сказав несколько слов на ломаном французском языке, граф узнал голос.

— Сашка, — окликнул он, — это ты?

— Да, барин, это я вернулся, привез вам привет от князя Алексея Николаевича. Уж так он обрадовался, что вы живы. Он письмо писать не стал, когда узнал, что вы не видите, велел мне на словах передать, что дядя ваш в Россию уехал за три дня до моего приезда. Но князь сразу же ему отписал все, что вы изволили мне передать. Барин меня к вам отправил, буду теперь вам служить, пока вы не поправитесь. И деньги он вам прислал, чтобы вы могли здесь жить, сколько нужно, или уехать, куда захотите.

Слуга положил на колени Михаила три тяжелых кошелька.

— Спасибо Алексею, — сказал растроганный граф, — хоть я и не вижу твоего лица, но еще один русский голос в моей жизни — уже радость.

С Сашкой жизнь пошла веселее. Граф начал выходить с ним на улицу, гулять, даже попытался ездить верхом в парке. И хотя попытку счел неудачной и больше не повторял, все равно чувствовал себя гораздо свободнее.

В середине сентября зарядили дожди и задули холодные ветры. Михаил начал кашлять, чем вызвал озабоченность Серафима.

— Твое легкое еще не зажило, нам сейчас только не хватало простуды, — с волнением говорил он, каждый день прослушивая друга. — Нужно переехать в более теплое место.

Две недели спустя, когда кашель графа не только не уменьшился, а начал прогрессировать, Серафим твердо сказал:

— Откладывать больше нельзя. Нужно уезжать, лучше всего в Италию. В Санкт-Петербурге принято всех легочников отправлять к морю, но я считаю, что это неправильно — таких больных нужно отправлять в горы. Я склоняюсь к озеру Комо. Там всегда ровный климат, не очень жарко, нет ветров, и горы со всех сторон. Там, может быть, и с контузией дело сдвинется с мертвой точки. Я тут заработал приличные деньги, мы вполне можем себе позволить снять большую виллу. Давай собираться.

— Ты мой доктор, тебе виднее. Но как же ты бросишь практику, когда ты теперь самый модный доктор Брюсселя? — спросил Михаил.

— Слава врача, спасшего жизнь принцу Оранскому, настигнет меня и в Италии, такие вещи передаются от пациента к пациенту. Буду вести прием и на озере Комо, а если больных не будет, так отдохну.

— Значит, решили, — согласился Михаил, — но свои деньги ты будешь тратить только при крайней необходимости. Бери золото, присланное Алексеем Черкасским, его должно хватить на первое время, потом дядя пришлет мои деньги, только пошли ему письмо на адреса в Санкт-Петербурге и в Москве, объясни, где нас искать.

Серафим выполнил его просьбу, написав Вольскому. А через два дня друзья выехали через Швейцарию в Италию. С ними ехали Сашка и Аннет, захотевшая посмотреть мир. Она уговорила дядю, у которого жила после смерти родителей, отпустить ее, пообещав ему высылать часть своего жалованья. Все путешественники надеялись, что жизнь на горном озере принесет Михаилу Печерскому здоровье, а самое главное — вернет зрение.

Графиня Печерская в новом, только сегодня полученном из Москвы голубом шелковом платье с широким воланом из французских кружев по подолу глубокомысленно глядела в счетную книгу фабрики, лежащую на ее письменном столе. Она делала вид, что внимательно изучает цифры, но этого ей не требовалось: обостренное чутье волчицы, которое помогало ей выживать и добиваться желаемого все эти годы, давно подсказало женщине, что ее обкрадывают. Теперь следовало понять, сколько ее денег осело в карманах пройдохи Атласова, чтобы потом с помощью Косты вытрясти их обратно.

Саломея подняла голову от бумаг и оценила мизансцену, которую специально выстроила сегодня, потребовав, чтобы Вано с Атласовым приехали в Пересветово и объяснили ей, куда ушли тридцать тысяч на этот раз. Ее сын, сидя в кресле в углу комнаты, со скучающим видом рассматривал носки своих новых блестящих черных сапог с рыжими отворотами, а управляющий фабрикой, почтительно склонив голову, стоял перед столом хозяйки.

Графиня не спешила с разговором, она посмотрела сначала на сына, потом на Атласова, и снова перевела взгляд на цифры.

«Вано специально сел в углу, хочет, чтобы удар пришелся по другому, а сам он, несмотря на провал, смог сохранить свою гордость, — подумала Саломея, — конечно, в присутствии слуг я ничего не скажу мальчику, но наедине хорошенько отчитаю его».

Приняв решение, женщина строго нахмурилась и, наконец, заговорила, обращаясь к Атласову:

— Я одного не пойму, сударь: как же вы так построили запруду и подвели воду, что водяной двигатель у вас не работает? В чем дело?

— Ваше сиятельство, это досадная ошибка: неправильно сделали водовод, и вода падает на лопасти большого колеса не под тем углом. Нужно немного приподнять плотину и переделать водовод, и все заработает.

— Очень смешно — вы выбросили мои деньги в воду, и теперь хотите, чтобы я дала еще столько же на исправление ошибок? — Саломея продолжала вежливо улыбаться, но ее глаза посветлели от бешенства.

— Но, ваше сиятельство, плотину сделали обычную, как для мельницы, откуда же нам было знать, что этого недостаточно, — пожал плечами Атласов, который уже заработал на графах Печерских больше пятнадцати тысяч рублей и хотел получить еще пять-семь тысяч.

— Это знал англичанин, который привез оборудование, почему вы отправили его обратно до того, как начали ставить колесо?

— Его сиятельство граф Иван Петрович распорядились, — дипломатично ответил управляющий, опустив глаза.