Ударил фанфарный марш. Сергей, всегда испытывавший волнение от громкого, надмирного голоса труб, откинулся на спинку кресла, и тут его взгляд скользнул вправо, в сторону бертяевской ложи. Он вновь увидел драматурга: тот сидел, возвышаясь над невысоким креслом, его красивое лицо по-прежнему было бесстрастно и спокойно. Но Пустельга смотрел не на него.

Михаил не ошибся; Афанасий Михайлович был в ложе не один. Но ту, что сидела рядом с ним, Сергей менее всего ожидал увидеть на этом спектакле. Она была все в том же темном платье, и лицо ее казалось таким же бесстрастным и холодным, как у сидевшего рядом знаменитого драматурга.

Пустельга быстро отвернулся. В общем-то, в увиденном нет ничего невозможного. Та, которую он встретил на мхатовской премьере, тоже могла быть любительницей «Аиды». К тому же Сергей сразу понял, что они с Бертяевым давно знакомы…

В антракте Ахилло принялся допрашивать Прохора по поводу классовой сущности музыки Верди. Карабаев с самым серьезным видом осудил мелкобуржуазную ограниченность великого композитора, который игнорировал реальное классовое деление общества, что привело к забвению им пролетарского мелоса. Вдобавок бывший селькор осудил маэстро за согласие передать «Аиду» для исполнения в момент открытия Суэцкого канала очередной затеи мирового империализма. Сергей слушал этот научный диспут вполуха, хотя уже начал понимать, что подобная дискуссия – лишь обычное развлечение его коллег. Оба тоже играли свои маленькие роли – то ли для него, их нового начальника, то ли по привычке – для самих 'себя.

Внезапно в фойе прямо перед ними появилась знакомая высокая фигура. Бертяев медленно шел по проходу, опираясь на массивную трость. А рядом с ним… Да, рядом с ним была та, в темном платье. Сергей замер.

– Ага! – удовлетворенно заметил Ахилло. – Желаете познакомиться, товарищи?

– И, не дожидаясь ответа, шагнул вперед.

– Микаэль, вы? – На бесстрастном лице Бертяева внезапно появилась улыбка, он протянул широкую ладонь и крепко пожал руку Ахилло.

– Я так и знал, что вас встречу, Афанасий Михайлович! – Михаил заговорщицки усмехнулся. – Вы же вроде старосты в клубе любителей «Аиды»… Афанасий Михайлович, это мои коллеги…

Последовало представление. Каждый был удостоен короткой улыбки и крепкого рукопожатия. Затем Бертяев обернулся:

– Товарищи, прошу знакомиться… Артамонова Виктория Николаевна…

Ахилло шаркнул ногой, словно старосветский жуир прошлого века, и внезапно, к крайнему смущению Сергея, приложился к ручке. Впрочем, сама Виктория Николаевна вовсе не была смущена. Снова улыбка, и вот ее рука протянулась к Пустельге.

– С-сергей… – Он вновь почувствовал себя не в своей тарелке. Женщина улыбнулась, но Пустельга так и не понял, вспомнила ли она его. Впрочем, что было вспоминать? Дурацкий вид, с которым он впервые предстал перед той, которую, как выяснилось, звали Викторией?

– Лейтенант Карабаев! – Прохор, став по стойке «смирно», щелкнул каблуками. Похоже, это понравилось, и Пустельга вновь ощутил себя растяпой. Даже представиться как следует не сумел…

– Сергей Павлович, вы, если не ошибаюсь, командир Микаэля?

Этого вопроса Пустельга не ожидал. Выходит, Бертяев знает о нем: своего имени-отчества Сергей не называл! Конечно, он не делал тайны из своего служебного положения, но все же…

– Когда Микаэль узнал, что у него будет новый командир, то собирался проситься обратно в театр. Микаэль, вы ведь здорово испугались, правда?

Виктория Николаевна с улыбкой переводила взгляд с довольного Ахилло на все еще растерянного Пустельгу. Сергей вздохнул: с ним шутили. Надо отвечать.

– Ну, Афанасий Михайлович… Виктория Николаевна… Это старший лейтенант Ахилло преувеличивает. Я, конечно, суров, зато – справедлив. Сорок минут физзарядки утром, чистка сапог непосредственному начальству…

Казарменный непритязательный юмор был воспринят благосклонно. Знаменитый писатель и обаятельная женщина словно снисходили к его, Сергея, провинциальному уровню. Так сказать, мелкий бурбон, которому по нелепой случайности выпало командовать рафинированным душкой Микаэлем.

– Никогда не любил физзарядку, – покачал головой Бертяев. – Так что вы, Сергей Павлович, не глумитесь особо над Микаэлем. Он – натура тонкая, ранимая…

«Ранимая натура» Микаэль-Михаил испустил томный вздох. Похоже, в этом обществе подобная манера беседы была обычной. Черт, ему бы хоть небольшое, хоть крохотное чувство юмора!

– – Ну хорошо, – Сергей постарался сделать строгое лицо, – уменьшим физзарядку до получаса. Но вы же понимаете, товарищи, служба – она порядка требует. Так сказать, хоть безобразно, зато единообразно.

Снова улыбки. Сергей покрылся потом. Он прекрасно знал, как допрашивать интеллигентов, как вербовать их, превращая в надежных работников спецслужбы. Но вести легкую беседу – это нечто иное…

– Я… Мы с Михаилом были на премьере «Кутаиса». – Следовало перевести разговор на нечто более материальное. – Мне… нам… очень понравилось.

~ Вот как? – Брови Бертяева взметнулись вверх. – В ваших устах, Сергей Павлович, – это очень серьезное признание. Да еще при свидетелях… Ну, раз вы так глубоко в этом завязли, то приходите как-нибудь ко мне. Все втроем… Побеседуем.

– Товарищ Бертяев! Вашей пьесы не видел, виноват! Был в командировке! внезапно выпалил Прохор. – Мне… можно будет прийти?

– Это тяжелый случай, ~ с самым серьезным видом вздохнул Афанасий Михайлович – Вам, лейтенант Карабаев, придется выслушать пьесу в авторском исполнении. Это трудное испытание…

– Ничего, товарищ Бертяев, – охотно отозвался Прохор. – Я недавно целый роман прочел! За пять дней!

– Преклоняюсь! – Драматург крепко пожал руку лейтенанту. Тот ухмыльнулся в ответ, и Пустельга понял, что бывший селькор прекрасно умеет входить в доверие – даже к подобной рафинированной публике.

Сергей попрощался молча. Ему вдруг показалось, что Бертяев и Виктория Николаевна обменялись быстрыми, еле заметными взглядами. Похоже, Ахилло не преминул кое-что рассказать о нем. Или это был не Микаэль, а кто-то другой?

– Прохор, как вам Бертяев? – полюбопытствовал Ахилло. Мнением Сергея он почему-то интересоваться не стал.

– Ну… серьезный мужик, – подумав, заметил лейтенант. – Сильный.

– Почему – серьезный? – удивился Пустельга. – Он ведь шутит все время!

– Серьезный, – упрямо повторил сибиряк. – А шутит – это от силы. Цену себе знает… Вон с какой гражданкой в театр пошел! Не мелочится!

– Да нет, Прохор, тут вы ошибаетесь, – покачал головой Микаэль-Михаил. Насколько я знаю, Виктория Николаевна – жена его друга. Он ведь старше ее лет на двадцать.

– Так я ведь не о том! – пожал плечами сибиряк. – Просто человек себе цену знает – с некрасивой в театр не ходит. И одет… Сильный мужик…

Пустельге внезапно показалось, что весь этот достаточно нелепый разговор ведется исключительно в расчете на слушателя – на него самого. Или он стал излишне подозрительным? Ему самому Бертяев понравился. Конечно, не из-за фрака, который – Ахилло и тут не ошибся – так запомнился Прохору. Первое впечатление не обмануло: Афанасий Михайлович был необычной личностью. То, что простая душа Прохор назвал «силой», было чем-то иным – скорее всего, спокойным чувством собственного достоинства. А такое встречалось редко, особенно среди интеллигентской публики, живо чувствующей свою классовую неполноценность.