учительской списки своих ребят, наткнулся на одну странную деталь. Все первоклашки его были, как и положено, семи-восьми лет от роду. А одной из девочек было двенадцать! Не могла же она четыре года сидеть в первом классе!

– Послушайте… – обратился Антон Казимирович к знакомой химичке, преподавательнице старших классов. – Тут у меня какая-то ошибка… В двенадцать лет в первом классе?!

Она заглянула через его плечо.

– Никакой ошибки. Это же Персита!

В голосе её прозвучало такое изумление его неосведомлённостью, что Антон Казимирович больше не решился уточнять что-нибудь.

На большой перемене Антон Казимирович, прогуливаясь по коридору (а зареченская школа, расположенная в здании бывшей помещичьей усадьбы, считалась одной из наиболее благоустроенных в области), невольно обратил внимание на девушку с тёмно-тёмно-русыми волосами, заплетёнными в две тугие тяжёлые косы. Красивые, чётко очерчённые, может быть, даже чуточку резковатые черты лица при матово-белой коже были, пожалуй, слишком женственными для подростка. Но привлекал к себе, во-первых, её взгляд.

Была в её ярко-чёрных глазах какая-то то ли бесшабашность, то ли откровенная уверенность в себе. Словно бы не существовало для неё загадок, не существовало неясностей. И, гордо подняв голову, она шагала по земле спокойно, твёрдо, не обременяя себя пустячными хлопотами…

Антон Казимирович остановил какого-то ученика:

– Что это за девушка? Чья она?

– А ничья! – В глазах мальчика проскользнуло опять то же искреннее удивление по поводу неосведомлённости взрослого человека. – Это не девушка! Это Персита!

«Кажется, это местная звезда!» – подумал Антон Казимирович. И убедился в правильности своей догадки, когда подошёл к объявлению у входа.

На тетрадном листке в клетку извещалось, что сегодня в пять часов состоится школьный вечер с концертом художественной самодеятельности.

Объявление это Антон Казимирович прочитал ещё утром и тогда же отметил для себя, что всё правильно: весна! Молодость жаждет музыки, танцев… Но теперь услышал, как уже знакомый ему мальчик сообщил своим сверстникам:

– Персита плясать будет!

Антону Казимировичу пояснил с гордостью:

– Наша Персита и детекторный приёмник собрать может.

Антон Казимирович вспомнил, как на одном из совещаний в районе хвалили физика зареченской школы за образцово налаженную работу технических кружков. Значит, не напрасно хвалили.

И если час назад Антон Казимирович вовсе не предполагал тратить время на школьную самодеятельность – теперь понял, что в пять непременно будет…

На пути к бывшей усадьбе издалека разглядел странную толпу у входа: пёстрые одежды босоногих детишек явно не местного происхождения.

Полнотелая рослая техничка, загородив собой дверь, потребовала:

– Давайте пригласительную! Всем, кто не из школы, писались пригласительные!

– Какая такая пригласительная! – возмущённо ответил бородатый, обветренный и обожжённый солнцем мужик. – Наша Персита тут!..

– Да сколько же вас у неё?! – всплеснула руками техничка.

– Как сколько? – переспросил бородатый и широко раскинутыми руками как бы сгрёб за спиной у себя целую орду одетых во что бог послал мальчишек и девчонок. – Все – цыгане!

Техничка вздохнула, сокрушённо покачав головой, и отступила от двери.

– Скажи ты, ни телефонов у них, ни радио… Сорока, что ли, вам на хвосте принесла, что цыганка сегодня выступает?

Антон Казимирович остановил подслеповатого историка Василия Андреевича. Тот и на улице носил двое очков: одни на другие.

– Простите, кто эта Персита?

– А! Ваша ученица? – улыбнулся историк.

– Вот именно…

– Цыганка, только и всего!

– Да, но как же она – в первом классе… – осторожно заметил Антон Казимирович.

– А так: пришла осенью, села. «Кто такая? Откуда?» – «Персита. Буду учиться». И точка. В коридоре – отец, тоже говорить много не любит. «Персита будет учиться». И пошёл. Пристроил её тут у одной старушки на жительство.

– Да, но ведь ей скоро тринадцать! – закончил свою мысль Антон Казимирович. – В классе есть на четыре года, даже на пять лет моложе её! Как она себя чувствует при этом?

– А Персита на это ровно ноль внимания! Сидит себе, дерзает науки. И, между прочим, очень успешно. Без напряжения. С завидной какой-то лёгкостью!

У дверей школы появилась тем временем новая группа гостей, и опять началась словесная перепалка.

– Да вы мне голову не морочьте! – возмущалась техничка. – Если цыгане – так и говорите!

– Цыгане мы!

– Ну, проходите быстрей! А ты куда лезешь?!

– Цыган!

– Господи боже мой! Их там столько понабралось, что занятым людям теперь места не хватит! – пожаловалась техничка не то историку, не то Антону Казимировичу.

Но цыгане, что называется, знали своё место.

Только отец Перситы, её старший брат да ещё двое представительных, одетых богаче других цыган сидели на стульях, в почётном первом ряду. Остальные заняли углы, подоконники. А чумазые нетребовательные цыганята расположились прямо на полу, в проходах и перед сценой, у ног зрителей.

Шум и сутолока прекратились, когда открылся занавес.

Цыгане сами известные специалисты давать нехитрые уличные представления. «Давай копеечку, спляшу на голове! А хочешь, на животе, на спине или на чём?» Но никогда ещё они не видели, как умеют «представлять» не цыгане, да ещё со сцены, и потому с особым любопытством устремили свои взгляды на дощатый помост с тяжёлым бархатным занавесом. Слушали стихи, частушки, недоумённо оглядываясь, когда в зале начинали аплодировать. Потом сообразили, что означает это хлопанье, стали поддерживать школьников.

Одобрительно хлопали всем. Но когда объявили номер Перситы, аплодисменты грохнули ещё до её появления на сцене.

Антон Казимирович имел очень смутное представление об искусстве танца, но то, что он видел сейчас на сцене, было красиво. Бесхитростные переборы баяна словно бы сникли перед этой мечущейся на сцене девочкой. Был только её танец, она сама, тоненькая и гибкая, как чёрная молния, быстрая и неудержимая, как смерч. К тому же, не понимая в своей дикарской непосредственности, что она всего лишь девочка, школьница, Персита выделывала такие «па», что в зале только крякали. А когда в заключительном повороте высоко оголились её крепкие смуглые ноги, какая-то бабка слева от Антона Казимировича даже перекрестилась:

– Видать, перед пропастью…

Отец Перситы сидел при этом невозмутимо-спокойно. То светлел глазами, то едва заметно хмурился, озабоченный какими-то незримыми для стороннего взгляда ошибками дочери.

Цыгане вообще аплодировали Персите не столь бурно, как остальные, но поглядывали на неё тепло, с одобрением и о чём-то переговаривались по-цыгански в то время, как она, отбросив за спину косы, раскланивалась.

Но после концерта они расходились возбуждённые и держались в стенах школы более уверенно, чем раньше, как будто сообща одержали очень важную для себя победу.

У подъезда Перситу поджидала цыганская кибитка, запряжённая в пару, должно быть, лучших в таборе лошадей.

Отец набросил на её плечи шаль. И цокот сильных копыт растревожил притихшие улицы посёлка.

Так впечатляюще закончился этот