Далее – молча. После ужина она разложила кресло, постелила мне, достала из стопки на стеллаже белое хлопковое платье, протянула мне – это вам, Саша, ночнушка, – после чего облачилась в нечто столь же бесформенное, что и днем, и ушла. А я сунула в проигрыватель «Пингвинов», переоделась, легла на спину и уставилась в открытое окно. В густеющих сумерках прибой мешался с шорохами дерева над крышей, сладко и подсоленно пахло цветами, и в голове моей внезапно воцарилась глубокая прозрачная тишина.

Ирма вернулась, когда я уже спала. А утром был кофе с круассанами, абсолютный штиль – и продолжение молчанки. Непонятно было, как жить день: ходить за человеком хвостом было неловко, задавать вопросы о ее планах на ближайшие сутки – тем более. И я просто уселась после завтрака в кресло и попыталась имитировать ее вчерашнее покойное сидение. Ирма же прибралась в кухне и, словно меня не существовало, оделась и опять ушла. Я еще какое-то время посидела в полном одиночестве, довольно скоро мне стало скучно. Обнаглев, начала было читать Пёрсига, но фразы расслаивались, не смешиваясь, слова рассыпались, любопытство, как известно, сгубило кошку, и я двинулась в город – низачем, просто гулять, как мне казалось. Но «гулялось» мне слишком уж целенаправленно и по-московски: я то и дело сбивалась на бег и выискивала в толпах отдыхающих известно кого. Да, я все-таки ходила хвостом. За Ирмой.

А она и не скрывалась. Я нашла ее там же, где и вчера, – у парапета набережной, в той же позе. Встала рядом, стала смотреть, как и она, в Атлантику. Выводок детей из местной школы серфинга брал штурмом прибрежную волну. Визгу и гвалту аккомпанировали чайки, и я не сразу услышала, что Ирма внезапно продолжила вчерашний разговор, но с некоего произвольного места.

– Вы, Саша, приехали, чтобы узнать, какое такое писательское священнодействие потребовало от меня в очередной раз убраться подальше от дружеского круга?

Уже нет, но лиха беда начало.

– Так вот: никакое. Я ничего не пишу. И никогда не писала. Мои журналистские игрища не в счет. Наша с вами книга сочинена мною в той же мере, в какой и вами.

К моему огорчению – и радости! – в последней фразе не слышно было никакой драмы.

– Ее и нет. – Теперь она смотрела мне в лицо и улыбалась. – Видите ли, Герцог, впервые провожая меня со двора, не обозначил, как оказалось, двух самых главных вещей: что именно важно в конце концов сказать и что бывает после «долго и счастливо». Ибо, как оказалось, ничто в самом деле не важно, а «долго и счастливо» не существует – в сказуемой реальности, по крайней мере.

Не в том смысле, что все истории, если разобраться толком, несчастливые. Я про, как это?… «Ever after». Герою пристало исчезать в потоке серебряного света. На худой конец – просто белого. Святая воительница обязана растаять в воздухе после того, как человечество ее усилиями спасено. Воинству добра необходимо покинуть планету с последним победным аккордом. Светлый маг должен раствориться в живущих, мгновенно, бесследно. Герцогу полагалось счастливо прекратить быть, когда я в последний раз обернулась, уезжая. Альмошу и мне надлежало стать бесплотным облаком в ту ночь, когда все случилось в первый раз. Хорошо, не в первый – в тот, когда это было лучше всего. Время должно прекращаться с последним словом действительно хорошей книги. Всё. Титры.

Я изо всех сил старалась по-честному и с полной самоотдачей молчать. Затаила все дыхания. Не спугнуть бы…

– Но Герцог и не обязан был. У него другие задачи. Ну и потом – я единственная из его… питомцев, которая «про слова». По крайней мере, насколько мне известно. Я спрашивала у него – думала, может, познакомиться с кем-то из его старших или, наоборот, молодых, кто тоже пытается писать. Но он никого не сдал. Ожидаемо. Быть может, у него просто не хватило на меня опыта, как вы думаете? – Теперь она уж точно резвилась. Я с облегчением вздохнула:

– Не могу знать. Вы же нас так и не познакомили.

– Герцог сам выбирает, с кем ему знаться лично. Словом, нет никакого «долго и счастливо», Саша. Я коллекционировала сильные события, внезапные отъезды, случайные встречи, готовила свои и чужие победы, маленькие и покрупнее, делала ставки, искала провалов и взлетов, восторгов и ужасов – докуда позволял инстинкт самосохранения, конечно. – Вздохнула. – Лишь бы только понять, что бывает потом, после того как все произошло. И всякий раз оказывалось: адреналин мелеет, к вечеру следующего дня уже заспал все случившееся до утюжной гладкости и «капли дождя продолжают падать мне на голову». Скажете, это очевидно? Мол, жизнь продолжается, мгновенья не останавливаются, земля по-прежнему вертится. Конечно. Ничего, то есть, на самом деле не происходит. Но чтобы создавать собственные несуществующие миры, надо разобраться, как работает созданный Ридом. Самому разобраться, понимаете? Поставить все эксперименты. Нащупать его правила пунктуации.

– Но любая книга – это история. Сказ. По крайней мере, художественная литература, а вы, как я понимаю, хотите написать что-то в этом жанре.

– Я хочу уничтожить нарратив, Саша. Хочу, чтобы сама жизнь вошла в текст, слилась с ним – и уничтожила его.

– Мне всегда казалось, что самим актом занесения руки над чистым листом бумаги или созданием нового документа «Ворд» вы предаете свою цель? Вы порождаете, а не убиваете рассказ, чем бы он ни был? Ну и потом – это уже придумали до вас, в телевидении. Называется «телесериал». Реалити-шоу.

– Мне нужно третье. Мне нужна книга, состоящая из нерассказанной неистории.

– Как это?

– Как транс шамана.

– Почему вы уверены, что такое… экхм… повествование – теоретически хотя бы – может существовать? И да – что его под силу потом прочитать кому-то еще, кроме вас?

– Потому что я этого хочу, вероятно, сильнее всего на свете.

– О-о. Ирма, дорогая, я хочу, чтобы существовали карманные драконы.

– Придумайте его себе. А я придумаю нерассказанную неисторию. И никаких «долго и счастливо».

– Ну хорошо. Допустим. Но здесь, в этой игрушечной гавани, какое ни на что не похожее ever after вы рассчитывали увидеть?

– В том-то и фокус, что ни-ка-ко-го, – объявила она с детским триумфом в голосе. – Спасибо вам, меда, что когда-то натолкнули меня на эту мысль. Именно поэтому я и готова принимать вас тут и отвечать на ваши вопросы: благодаря вам я тут провожу финальные, надеюсь, испытания.

Ирма пристроила щеку на теплый, вылизанный морским ветром парапет и стала вдруг совсем похожа на грустную девочку.

– Я решила прекратить события. Полностью совпасть с генеральной линией творения Рида. Не колебать электромагнитных полей. Лечь на нулевой меридиан. То, что некогда Вайре далось без всяких усилий, как выдох, как движение плеч, мне пришлось изобрести самой, и я долго ходила кругами. Именно тут, а не в тибетском монастыре, или в глухих лесах Камбоджи, или у вас, в Сибири, ничего не происходит. Это не место силы. Это равнина. Плоскость, на которой можно покоиться, как шар, предоставленный самому себе. И тогда, кто знает, время спустя, наблюдая за собой неусыпно, я смогу увидеть, почувствовать свой самый первый импульс, который вытолкнет меня из зоны абсолютного покоя. Он-то, как мне кажется, и будет тем самым – самым главным ever after. Но пока во мне все еще есть энергия качения, затихающая, но ощутимая. Ваш приезд, увы, этому движению вернул некоторый импульс.