Темы для текстов, которые мне заказали в то утро, вызвали легкий приступ паранойи, приправленной нервной смешливостью: «Игра как стиль жизни», «Природа времени для „чайников“» и «Некровные родственники: как и зачем мы ищем свое „племя“». Если бы не знала лет сто людей, от которых поступил заказ, я бы сочла, что это большой тройной привет от Герцога. Или от Маджнуны. Но поскольку я активно писала всякие благоглупости примерно про то же самое у себя в блоге, да и прилюдно о том же поспекулировать была обычно не прочь, то списала всё на эти две причины и успокоилась – если так можно назвать то взъерошенное нервное состояние, в которое я впала, таращась часами в крахмальный носовой платок «Ворда» на мониторе в тщетной попытке написать хоть что-то формально осмысленное и статьеобразное. То, что в итоге вышло, во всех трех случаях тянуло на хилую отписку. Как-то я подперла эту немощную писанину цитатами из Твена и «Монти Питонов», пытаясь за чужим юмором спрятать свое тотальное непонимание тем. Зарядила письмо – преодолевая стыд, но зная, что накорябанного вполне хватит, чтобы удовлетворить заказчика, получить с него некоторых денег и остаться с ним друзьями. И обрести изрядный, хоть и неоднозначный бонус: без всякой моей просьбы, в полном неведении, посторонние, в общем, люди буднично и внятно сформулировали, сложили для меня из слов три янтры, к которым я снова и снова возвращалась, в которые вперялась опять и опять, почти без всякого результата. Но придание формы непостижимому – уже часть дела. Ирма добавила некоторой ясности – и одновременно все усложнила. Проще было жить, отказываясь от возможности понять. Теперь я была лишена этой простой радости. А тут еще и эти сайтоводы подлили масла в огонь. Как бы то ни было, материалы я сдала, а угрызения профессиональной совести потонули в невнятном гуле смешанных чувств: возникли ясно поставленные вопросы, и от этого становилось чуть легче, но из-за полной – допустим, временной – неспособности ответить на них самостоятельно меня снедала смутная тревога.

На участие в издательском проекте я тоже согласилась, почти не раздумывая. Вообще, скорость, с которой я в те месяцы принимала любые приглашения, веселила и пугала меня одновременно. Потому что, как бы мне того ни хотелось, сделать вид, что я не убегаю от, а бегу к, не удавалось. Меж тем, как это обычно бывает, затеи – как дети: если их честно любить и все для них делать, твои внутренние экзистенциальные мотыляния их нимало не беспокоят – первые несколько лет уж точно. А то, что могло станцеваться из всей этой затеи с издательством, меня искренне заводило. И как-то я вынесла за скобки и Ирму, и наши разговоры на линии прибоя.

Редакция окопалась где-то в переулках у Зубовской площади и состояла первый месяц из меня одной. Навозившись в течение дня со звонками, письмами и бесконечным переформулированием издательского кредо, кое предстояло в скором будущем предъявлять литературным агентам и авторам, которых нам хотелось бы залучить, я слонялась в раздумьях по слишком большой полупустой конторе. Она не спеша обрастала нехитрой мебелью и оргтехникой под будущих сотрудников, с которыми я уже начала аттракцион под названием «собеседования», – вместе с той самой Софьей, которая все это затеяла. В толстых неподвижных августовских сумерках я валялась на диване в «гостиной» (мы снимали квартиру, понятно), пялилась в высокий потолок середины прошлого века и думала о том, каких книг не хватало лично мне для полного счастья. Казалось, лишь такие книги я и смогу предложить пресыщенному все видавшему читательскому взору. Дни напролет я копалась в онлайн-версиях толстых журналов, в старых подшивках и свежих публикациях, и отчего-то смотрела не только и не столько на тексты, сколько вглядывалась в лица авторов на фотографиях и искала все больше там, чем среди букв. И вот наконец встретилась глазами с маленькой сияющей женщиной в лыжной курточке и с лыжными палками в охапку. С черно-белой поясной фотографии на меня словно глянула Шенай. И мне подумалось, что, забрось вдруг Шенай свои рукоделья и сядь писать, ее книги я бы скупала и читала с полным восторгом, независимо от стилистической одаренности автора. На той фотографии я при желании могла бы разглядеть водяные знаки – повторяющаяся пара слов «здесь квантуется».

Я позвонила в редакцию того журнала, с интернет-страниц которого мне так невозможно улыбнулась та писательница, секретарь на телефоне – не слишком охотно – дал ее домашний номер. А когда в трубке прозвенело с десятикратной силой той улыбки, которую я видела, с восклицательным знаком после каждой фразы: «Да! Это я! Здравствуйте, Саша! Мне тоже приятно!», – я поняла, что Шенай – не уникальный представитель своего вида. Так невероятная Элиза Леонидовна вошла в мою личную и редакторскую жизнь и стала нашим первым именитым автором. Она же привела к нам еще нескольких одаренных писателей и иллюстраторов, которыми теперь богато издательство. Она же познакомила меня с моей Дашей.

К сентябрю вокруг завихрился тайфун из новых людей. Не то чтоб я не общалась с коллегами по цеху ранее, но, когда из офицера-капеллана превращаешься в офицера-кастеляна, формальный круг общения разбухает на глазах. Первые пару месяцев, как и положено на старте, еще можно было жить враскачку, делать все самой, но тут уже пришлось спешно выбираться из аутичной редакторской скорлупы. Среди прочих в мою жизнь посредством найма вошли чудодейственная всемогущая Кира и субъект невыносимой красоты и профессиональной прыти по имени Андрей. Андрей же по случаю познакомил меня со своим довольно юным другом детства, Федором («дядей Федором», как у них с Андреем было принято его называть), с которым я, тоже недолго думая, съехалась. Примерно на пятый день знакомства. Ну не было времени на церемонии, на конфеты-и-букеты – дела, дела. Кира-владычица же быстро научилась всему на свете и к ноябрю волокла на себе бóльшую часть технических задач.

Замаячил декабрь. Улетел в типографию первый макет; чудесную книгу о гениях созидательных мелочей – между прочим, строго в духе Рида, Ирма бы порадовалась, – ждали к традиционной ярмарке «re: ad|diction» и даже договорились с одним милым издателем, что он приветит нашу детку у себя на стенде. За конец лета и осень мне только дважды толком вспомнилась вся эта весенне-летняя история: сначала позвонила Маджнуна и сообщила, что Альмош просил – строго по секрету – узнать как бы невзначай, не слышала ли я чего об Ирме, да и самой ей, Маджнуне, интересно, «как там наша девочка». Я сказала, что, увы, ничего. Маджнуна похмыкала в трубку и, сославшись на некоторые признаки (известно какие – амулеты же у них, натурально), успокоила, что с Ирмой явно все в порядке – физически. А потом вдруг написал Беан. Тут уместно уже наконец будет заметить, что слово «вдруг» я бы предложила потомкам в качестве собственной эпитафии.