но через несколько шагов мы встретили ее сидящую на земле. Схватившись за ногу, она чуть слышно стонала. Как и в случае с Тупой на нее так же никто не обратил на нее внимание.

Кроме Сины.

— Давай я тебя понесу, — предложила сестра, погладив ушибленное место на ноге Лалы.

— Нет, — ответила та, попытавшись встать. — Я смогу.

— Конечно, сможешь, но я хочу позаботиться о тебе.

— Ладно.

Я намеренно отстал от остальных, чтобы видеть сестер. Для этого я подозвал Тупу и показал ему какого-то жука. К тому времени тигичане перестали ходить за мной по пятам. Все и так уже знали куда направлялись.

Лала забралась на спину Сины и мы двинулись вслед за ними.

Тупа мужественно переносил трудности, добавленные сестрой. Он не жаловался, не плакал, не просил других помочь ему, хотя меня так и подмывало избавить его от тяжелой обузы. Но я решил подождать.

Мы немного забрали влево, когда нас заметила Лала. По глазам было видно, что она о чем-то напряженно думает, разглядывая своего маленького братика-карапуза. Ее головка вздрагивала при каждом шаге Сины, которой тоже не просто давалось идти.

Я с умилением наблюдал за этой картиной.

Четырехлетний мальчик еле поспевал за остальными, в то время как Лала преспокойно восседала на спине старшей сестры. Для других это покажется странным — мол, что в этом замечательного и наоборот, нужно осудить эту девочку и пожалеть малыша. Но никто, кроме меня и тигичан там не был в тот момент. Никто, кроме меня не вправе судить об этом.

На следующий день Лала не отходила от Тупы. Ее нога уже не болела. Забрала у него все вещи и в придачу освободила от собственных. Тупа не возражал так же, как и тогда, когда она на него их нагрузила, и до конца путешествия ему больше не пришлось носить не только чужие, но и свои вещи, отчего он стал доставлять еще больше хлопот.

Позже я поинтересовался у Сины, что она сказала Лале и как уговорила ее на счет Тупы. Но она меня не поняла.

— Ничего я ей не говорила, — удивилась Сина. — А что, надо было что-то сказать?

«Нет, ну ты же заставила ее как-то…» — пытался объяснить я как только мог, но у Пазикуу не было в наборе жестов, которые бы означали слово «заставить». Перед разговором я отошел в сторону и рассказал ему, о чем хочу поговорить с Синой. Он согласился, не обещая при этом в полной мере отобразить мою мысль.

Но этого и не понадобилось.

Из последующих слов Сины я понял очень простую вещь.

— Я только хотела помочь своей сестре. Ей тяжело было нести вещи, а она еще такая маленькая и слабая. Если кому-то трудно, значит кому-то легче. Мне было легче, чем ей. Я что-то сделала не так папа?

Ни одного намека на хитрость. Обыкновенная человеческая любовь руководила этой девочкой. У нее и в мыслях не было научить чему-то Лалу, но она это сделала бессознательно. Для этого не потребовалось нравоучений. Это получилось в обход всех человеческих уловок, о которых я знал прежде. И человеческих ли? Кто больше похож на человека? Я? — на ком лежит отпечаток социума, где воспитание в основном осуществляется рядом правил, которые нужно неукоснительно выполнять, если хочешь выглядеть в глазах общества приличным и добрым. Ну, или игнорировать их, чтобы достичь обратного результата. В любом случае, во мне присутствуют обе стороны. Возможно и у нас на Земле существуют похожие семьи с подобными отношениями, но в них все равно, нет-нет, да проскользнет тень раздражения, вырвется грубое слово или последует незаслуженное наказание, которые дают представление об окружающем мире, где есть не только видимые преграды. Для того, чтобы избежать незримые, нужно прежде подумать — что же мне за это будет?

Потом я еще не раз убеждался в своих выводах.

Глава 29

Двадцать девятая запись землянина

Не представляю с чего начать!

Пазикуу сделал мне такой сюрприз, от которого до сих пор отойти не могу.

Еще один обещал.

Пока я тут безмятежно предавался воспоминаниям, он выполнял мою просьбу, о которой, признаться, совсем забыл с тех пор, как отправился на Тигич.

Я был на «палубе», когда она появилась.

Пазикуу не мог скрыть улыбку, следуя чуть впереди этого прекрасного создания, как бы стараясь оградить от землянина, славившегося своей непредсказуемостью. Но это скорее было проявлением этикета, чем предосторожностью. На его месте любой бы догадался, что я не то что пошевелиться, а слово вымолвить не смогу, тем более после трехмесячного вынужденного молчания.

Она была такой же прекрасной, как и в первый день нашей встречи. Нет, она не похожа на остальных льуанцев, но и на землянок тоже. И все равно, вот про кого можно воистину воскликнуть — не земная красота! Если бы я жил поэтом, то сложил бы о ней миллион стихов, но из меня и рассказчик-то не важный, поэтому на все что я способен — это оставить на страницах амбарной книги лишь ориентиры, по которым в случае амнезии, хоть частично смогу восстановить в памяти ее образ.

Как я успел заметить ранее, ее зубы не совсем льуанские — ровные, плотно прижаты друг к другу. От этого ее улыбка выглядит более белоснежной. Меня буквально ослепило ею, когда она приблизилась. То, что я продолжал сидеть, их не смущало.

— Как друг землянина и как знакомый представительница уаисы — одной из сохранившейся народности Льуаны, я хочу познакомить вас по просьбе одного из вас.

Пазикуу протянул руку и помог мне встать.

Моя книга упала, а ручка откатилась к ее ногам.

К ее ногам!

— Так как я не отношусь ни к одному из народов, которые вы представляете, предлагаю обоим назвать свои имена самостоятельно и так, как вы делаете это у себя на родине. Посредник имеет право свести, но не имеет возможности познакомить их по обычаю, который не одному из них не является привычным.

Он говорил, а я слушал. Смотрел на нее, а она на меня.

На меня!

Не каждой девушке идет прическа призывника. К ней это не относиться. Возможно я идиот, но я не мог насмотреться на нее. На большие серы глаза под сводом чуть видимых изгибающихся, словно волны из детского рисунка, бровей; на аккуратный носик с горбинкой и вздернутым кончиком; на тонкие одинаковые губы бледно-розового цвета. Они напоминают мне прозрачные уста хрустальной девочки неизвестного мастера, чья работа надеюсь до сих пор