– Прекрати немедленно! – воскликнула она. – Что ты себе позволяешь, ты не имеешь никакого права!

Грейс попыталась перекатиться к противоположному краю кровати, и ей почти удалось ускользнуть, но Колин все же поймал ее, подтянул обратно и навалился сверху. Он нависал над ней, опираясь на локти и колени, его волосы выбились из-под повязки, а черты лица были столь прекрасны, что ее ладонь сама по себе потянулась к его щеке. Грейс едва успела отдернуть руку.

– Так почему же ты передумала выходить за меня? – спросил он.

– Дама имеет право на выбор и при этом не обязана ни перед кем отчитываться. Это глупое приключение закончено.

Грейс чувствовала, как в ее груди зарождается всхлип. Как она могла допустить, чтобы такое случилось? Но его губы… Он так прекрасен. Ему следует быть с Лили… с Лили, а не с таким невзрачным цветком, как она.

– Пожалуйста, Колин… – Грейс проглотила подступающие слезы. – Отпусти меня, позволь мне уйти. Ради нашей дружбы. Не заставляй меня упрашивать.

Она ощущала его пристальный взгляд даже сквозь повязку. Но он ничего не отвечал, а она всеми силами старалась не расплакаться.

Затем безошибочным движением Колин нашел ее руку, приподнялся и, прежде чем она смогла воспротивиться, прижал ее ладонь к своему паху.

– Что ты делаешь? – Грейс попыталась оттянуть руку, но Колин держал крепко.

– Ты ведь не позволяешь мне говорить, – сказал он. – И отказываешься верить, что я желаю тебя, а не твою сестру.

Грейс была настолько потрясена, что не находила слов.

– Дамам не позволительно… ты не должен…

Но Колин продолжал удерживать ее руку, и Грейс ощущала под своей ладонью упругое пульсирующее нарастание его мужского естества. Внутри у нее становилось все жарче, пальцы стали сжиматься сами по себе.

– Ну, ты чувствуешь? – выдохнул он и толкнул низом живота в ее ладонь.

С губ Грейс сорвалось что-то среднее между стоном и смехом. Она утратила способность связно мыслить. Она прикасалась к той части тела Колина, которую еще недавно видела в карете. Только теперь этот орган не был вялым и мягким. Он был большим и твердым, как сталь. И от ее ласкающих прикосновений к этому месту дыхание Колина то и дело замирало.

– В данный момент я не нахожусь под воздействием настойки опия, – проговорил он. Его плоть, соприкасающаяся с ее ладонью, продолжала упруго пульсировать.

– Что?.. – вымолвила Грейс, будучи не в состоянии связно мыслить, когда его голос звучал так томно, с ноткой первобытной чувственности, вызывая у нее головокружение и возбуждая плотский голод. Колин был рядом, и она желала его всем своим существом. Желала снова ощутить в себе этот воспрянувший орган, которого касались ее пальцы и контакта с которым она поклялась избегать.

– Грейс, я осознавал, что в карете была ты. Я хочу тебя, а не Лили.

Ее предательское тело словно позабыло об испытанном дискомфорте. Помнилось лишь наслаждение, захлестнувшее всю ее сладостным жаром. И то, как под конец, на пике страсти, Колин закричал, запрокинув голову назад. В тот момент, несмотря на боль, она и сама испытала блаженство.

– Я желаю тебя, Грейс, – повторил Колин. – Именно тебя. Я столько раз видел тебя во сне.

– Зачем ты врешь? – Грейс наконец нашла в себе силы отдернуть руку. – Мы оба знаем, что это неправда.

Он засмеялся каким-то диким пиратским смехом.

– Мужчина всегда распознает женщину, которую обнаруживает в своей постели, даже если это происходит в его снах.

– Ты никогда не глядел на меня с мужским интересом, – возразила Грейс слегка подрагивающим, но твердым голосом. – Ты практически не писал мне, не пытался ухаживать. Я прекрасно понимаю, почему ты сейчас так поступаешь.

– И почему же?

– Потому что между нами произошло то самое в карете. И ты считаешь, что обязан жениться на мне. Но ты не должен чувствовать себя к чему-то обязанным. И вообще с твоей стороны некрасиво… недобропорядочно снова пытаться воспользоваться моей слабостью.

– Я просто не в состоянии быть ни добрым, ни добропорядочным, когда думаю о тебе. В карете я вроде бы разорвал на тебе платье?

– Да.

– Я так и думал. – В голосе Колина звенело мужское самодовольство. – Я помню тот момент. Можно я разорву и это платье?

– Что?.. Конечно же, нет! – Грейс вздрогнула от этой бестактной фразы насчет отсутствия к ней добрых чувств. Это был какой-то кошмар.

Между тем Колин склонился, запустил руку в ее волосы и высвободил их из импровизированного узла, который она соорудила этим утром. На покрывало посыпались шпильки.

– Твои волосы подобны шелку, – проговорил он.

Грейс ощущала себя столь беспомощной и жалкой, что ее глаза вновь наполнились слезами.

– Пожалуйста, – пробормотала она. – Отпусти меня. Позволь мне…

Колин склонил голову, и от прикосновения его губ непослушное тело начало чуть ли не таять. Он целовал ее так, как она всегда мечтала, даже еще лучше.

Грейс чувствовала себя полнейшей дурой, но ничего не могла с собой поделать. Она должна была оказать сопротивление, но вместо этого с легкостью сдавалась.

Чувственные губы Колина имели идеальную форму, она столько раз воспроизводила их в своем альбоме. И вот теперь он целовал ее. Об этом Грейс тоже часто мечтала, только в ее мечтаниях Колин был более нежен и почтителен.

Сейчас же ни о какой почтительности и нежности не было и речи. Его язык вторгался к ней в рот, и все ее возражения и слезы сметались прочь под напором поцелуя, который просто не мог лгать. Своим поцелуем Колин словно заявлял на нее свои притязания, свои права.

Осознавая эту истину, Грейс отвечала ему со всей страстностью, вызревавшей в ней столько лет, испытывая все более усиливающее томление, которое и загнало ее к нему в карету.

Сейчас Колин не был одурманен опием. Он продолжал играть с ее языком, он словно пробовал ее на вкус, на веки вечные помечая как свою собственность.

Несмотря на отсутствие опыта, Грейс тем не менее была способна распознать, когда тело мужчины охвачено настоящим вожделением, когда его кровь пульсирует в том же стремительном ритме, что и ее кровь, когда мужчине не терпится овладеть ею, не считаясь с тем, желает ли того же она.

Но она желала этого. Желала всем своим существом.

И обвив шею Колина руками, Грейс впилась в его губы.

Даже оставаясь в живых после смертельных боев, Колин не испытывал такой благодарности небесам. Он прыгал в море с горящих кораблей, у самого его виска со свистом проносились пули, он не раз в последний момент уходил с тех мест, куда в следующую секунду попадали вражеские ядра, но при этом его никогда не охватывали чрезмерно сильные эмоции, способные лишить рассудка и самоконтроля.