Морис так же медленно открыл глаза и слегка мотнул голову.

Тотчас Бесник зашипела: нож оцарапал ей плечо.

— Ты совсем ёб..?! А-а-ай! — Теперь уже порез был прямо под правым глазом. Русалки не шутили.

— Будешь отпираться — они сначала выколют тебе правый глаз, затем левый, выбьют по одному зубы, откусят пальцы, вырвут тебе соски, ногти, срамные органы — всё что угодно, лишь бы ты могла говорить. А сказав, ты умрёшь. Если смерть неминуема, почему бы не сказать сразу, не испытывая эти ужасные мучения? — Морис действительно был сама Смерть, таким холодным и гулким казался его негромкий от истощения голос.

Бесник не могла ответить, ей было всё ещё больно. Вокруг стояла тишина, нарушаемая плеском волн, шелестом деревьев и сопением русалок в воде.

— Помнишь, как мы говорили про Бартоломью? — неожиданно пустился в воспоминания Морис, словно стремясь заполнить эту тишину чем-то более существенным. — Что он возвысился за счёт русалок. Он выбрал не ту архесу, он выбрал жалкую уродину с рыбьей башкой, эту Теодосию. За что и поплатился.

Нож снова врезался в горло и, кажется, повредил кожу. Русалка свистела в ухо то ли ртом, то ли какой-нибудь из прорезей.

— Ещё ты сказала, что, если мне больше не хочется жить, ты можешь застрелить меня в красивом месте, где нас никто не потревожит. — Морис, кажется, даже немного вздохнул. — По-моему, это место достаточно красивое. Жаль, ты стрелять не можешь.

Стрелять не можешь… Он тогда пошутил про ствол, не зная, сколько она таких шуток наслушалась. Бесник наконец решилась глубоко вдохнуть и выдохнуть. Теперь она знала, что ответить.

— А твои русалки знают, что я тоже, — и она произнесла по слогам, — ар-хе-са? Что у меня никогда не было ствола, а только способность творить жизнь из семени, как у них? Что я с рождения выше, чем ты?

Русалка за спиной вздрогнула. Так и есть, они не знали. Альбионский язык при обращении не выделяет пол, а бывший капитан Ринальдино всегда выдавал себя за мужчину. Люмо сообщила, кто для русалок мужчины сушеходов, и кто женщины, и на чём это различие основано.

Морис тут же стал ещё бледнее. Похоже, Бесник наконец взяла ситуацию под контроль. Русалка немного подтянулась, чтобы взглянуть сбоку в лицо Бесник.

— Ты археса? — спросила она и уточнила по-альбионски: — Wo-man?

— Woman, — кивнула Бесник. — Грудь пощупай. И внизу пощупай и пойми, что у меня нет яиц.

Русалка похлопала рукой сначала снаружи, а затем полезла под рубашку через ворот: Бесник грудь обматывала бинтом, Кхецо, Йорек и Ламарк, а теперь ещё и Гектор знали об этом. Засмеялась и опустила нож.

— Яй-иц не признак. У этого антреса тоже нет яиц сейчас.

Бесник тоже пробил смех, вновь разогнав мрак внутри. Так вот чего его королева бросила…

— Морис, ты чё, теперь кастрат? Аха-ха-ха! И как ты стволом орудовать будешь? Иди в хор, как раз глотка хорошая, охо-ха-хах!

Русалки не поняли, о чём речь, но тоже засмеялись. Водная женщина с ножом перестала удерживать девушку, и та отодвинулась от неё ближе к Морису.

— Вот, видишь, Сопляк — ибо ты Сопляк и никто больше — пытать меня нельзя, я женщина, — усмехнулась она.

Морис оскалил поредевшие жёлтые зубы.

— Я не уйду от тебя, пока не узнаю имена.

Бесник лениво потянулась, хрустя суставами.

— Можем сидеть хоть до утра, а потом твоя ночная свора съебётся, чтобы не сгореть. Барометр показал, что день будет ясный. Это ты выбрал не ту архесу, Сопляк. Со мной ты бы плавал по морям пусть побитым, но не потерявшим достоинство.

Морис поднял руку и сделал какой-то жест. Русалка, у которой был нож, взяла Бесник за левую руку и закатала рукав. Девушка попыталась выдернуть, но её держали крепко.

Большой палец сдавил запястье, чтобы определить пульс.

— Чувствую сердце, — сообщила русалка.

Лицо Мориса снова стало мертвенно-спокойным.

— Аллату, — произнёс Морис. — Апата, Афамант[1].

Бесник непонимающе моргнула. Русалка за её спиной отрицательно мотнула головой.

— Геката, Калипсо, Атаргатис, Ананке, Астрея, Лето, Гея, Рея, Церера…

— Хуя се у тебя мифологические познания, — буркнула Бесник, не понимая, что происходит.

— Энтера и Альтера, — проговорил Морис. — Но это вряд ли… Ахиллея!

Бесник слегка вздрогнула: это имя она слышала не раз.

— Застучало! — крикнула русалка, сдавив пальцем запястье девушки.

Морис даже слегка улыбнулся.

— Так и знал… И Люмо!

Бесник поняла, что происходит, и кровь у неё снова застыла.

— Стучит, стучит, стучит! — констатировала русалка.

— Если бы не стучало, ты бы мою печёнку жевала! — огрызнулась девушка. — Морис, что за хуйню ты сейчас несёшь? Ты в курсе, что я тебя выпороть должна за дезертирство и покушение на Кристину? Заканчивай игру в инквизитора и вспомни, почему ты здесь.

Русалки разобрали только "выпороть должна", сопоставили со знанием, что Бесник археса, а не антрес, и понимающе закивали: раз должна своего антреса проучить, значит, так надо.

— Ахиллея и Люмо, — повторил Морис. — Они предали свою Регину и хотят убить её, так?

— Не ебу, о чём ты, — снова сказала Бесник, чувствуя, что её ложь всё равно вылезает, а русалка за спиной начинает сопеть злее. Неужели предателей настолько ненавидят?

— Они предали её? — пристрастно спросил Морис.

— Я хуй знаю, ты предал меня, — ответила Бесник, и в тот же момент русалка за спиной убрала руку с её запястья и хлопнула прямо по левой стороне груди.

— Стучит! — снова сказала она.

Морис снова на какое-то время зажмурился.

— Вытяни вперёд ладони! — велел он Бесник.

— А ты не охуел? — заметила та. Тогда ей помогла русалка, вновь достав нож. Она вновь была мокрой солёной смертью.

— Люмо и Ахиллея — предатели? — снова спросил Морис.

— Я откуда знаю? — ответила Бесник, но её ладони дрогнули.

Морис опустил голову. Послышался тихий сухой треск, будто где-то ломалось дерево, и ломалось прямо здесь же, в лодке. У Бесник снова застыла кровь: её хотят утопить и дырявят дно?!

Но это было не дерево. Это был смех Мориса.

Он смеялся, почти не открывая рот, оставшись неподвижным, только тощие рёбра вздрагивали.

— Ахиллее археса архес доверяла больше всего… А та предала её, предала ради тебя, Бесник… А я… а я не предал её, хоть меня и бросили… Не предал… не предал…

Тот он резко поднял голову, глаза его дико вытращились, рот широко распахнулся.

— Не предал! Аха-ха-ха! Не предал! — Его восклицания становили всё менее разборчивыми, а хохот становился всё сильнее. На какие-то доли секунды он становился похожим на себя прежнего, но безумие вновь превращало его в больного обожателя Артемиды.

Бесник позволено было