— Сейчас узнаешь, — сказал он, встал, открыл холодильник и достал белый сверток. Положив его на стол, он развернул бумагу. Внутри оказался кусочек бекона. — Сначала я натру беконом твои пальцы. А затем мы пойдем в сад и зароем бекон в землю. После этого твои бородавки через несколько дней исчезнут.

— Правда?

— Да! Это-то и есть самое удивительное! Бородавки исчезнут. Вот погоди, сам увидишь! Давай сюда лапки!

Я протянул ему одну руку. Держа ее в своей, он взял кусочек бекона и тщательно натер мне все пальцы, ладонь и тыльную сторону кисти.

— Теперь другую, — сказал он, и повторил то же самое со второй. — Я все натер? — спросил он.

Я кивнул.

— Тогда пошли. Только ты сам должен взять бекон и закопать его в землю.

Вслед за ним я сошел по лестнице вниз, не касаясь перил руками, так как они были заняты беконом. Я надел сапоги и прошел вслед за папой, который нес лопату, в огород за домом, а там — к ограде на краю леса.

Он воткнул лопату в землю, надавил на нее ногой и начал копать. Через несколько минут он остановился.

— Теперь клади туда бекон, — сказал он.

Я сделал, как мне было сказано, он зарыл яму, и мы вернулись домой.

— А руки вымыть можно? — спросил я.

— Помой, конечно, — сказал он. — Все дело в том беконе, который мы закопали, он заберет твои бородавки.

— И сколько этого надо ждать?

— Ну… Недельку или две. Все зависит от того, насколько сильна твоя вера.

После обеда я вышел на улицу. В футбол уже не играли, но на дороге еще оставались Гейр Хокон, Кент Арне и Лейф Туре, они занимались тем, что с разбегу прыгали на каменную стену вдоль дороги, соревнуясь, кто выше запрыгнет, прежде чем упасть. При хорошем разбеге им удавалось взбежать по стене на три, а то и четыре шага, прежде чем сила притяжения сбросит прыгуна наземь. Если ты запрыгивал слишком высоко, то падал навзничь, так что тут надо было смотреть в оба. Я разок попробовал и больше не стал, так как вслед за мной Гейр Хокон взбежал до того высоко, что так и брякнулся в канаву со всей силы, это вышибло у него из легких весь воздух, и он со слезами, тоненько повизгивая, с трудом переводил дыхание. Это зрелище отбило у нас всякую охоту к новым попыткам.

Кое-как поднявшись на ноги, Гейр Хокон встал к нам спиной, чтобы отдышаться, а когда обернулся, все увидели, что он плачет, но никто ничего не сказал.

Почему?

Будь на его месте я, они бы высказались.

— Ну а дальше чем займемся? — спросил Кент Арне.

В этот миг из-за холма на велосипеде выехал Клеппе. Он ехал, слегка вихляя из стороны в сторону, в черной куртке и черной кепке, его рыхлое красное лицо, висевшее обрюзглыми складками, тряслось почти так же, как два пакета из «Б-Макса», которые с двух сторон болтались у него на руле. Клеппе был отец Ховарда, семнадцатилетнего парня, жившего в самом дальнем от нас доме. Мы смотрели на него с восхищением, но никогда не заговаривали. Отец его, по слухам, был алкаш. Поэтому, когда он показался у нас на дороге, я воспользовался таким шансом. Я побежал рядом с велосипедом, делая вид, что пытаюсь заглянуть в пакеты.

— В пакетах пивные бутылки! — крикнул я ребятам, отстав от велосипедиста.

Клеппе даже не взглянул на меня. Но все вокруг засмеялись.

На следующий день мы с Гейром засели у него дома, сочиняя любовное письмо к Анне Лисбет. Их дом был точь-в-точь как наш, такие же комнаты, выходящие на те же стороны света, и в то же время разница была безмерна: в первую очередь они заботились о практической пользе, и кресла у них стояли не для красоты, как у нас, а чтобы было удобно сидеть, и нашей вылизанной, почти математической чистоты тут не было и в помине, — на столах и на полу громоздилось все то, что требовалось в данный момент. Их дом был концентрированным выражением их образа жизни. Наверное, то же самое можно было сказать и про наш, просто мы жили иначе. Отцу Гейра никогда бы в голову не пришло никого не подпускать к рабочим инструментам. Он, напротив, старался как можно больше привлекать Гейра и Гру к тому, чем занимался сам, это было у него главным принципом воспитания. Внизу у них стоял верстак, и на нем всегда что-то делали: стругали, клеили, полировали, и, если у нас вдруг появлялось желание смастерить из ящика игрушечный автомобиль в виде тележки на колесах, мы шли с этим к нему. Их сад не отличался красотой и симметрией, как наш после всех трудов, которые, не жалея времени, вложил в него папа, у них там все обустроилось как бы само, без тщательно продуманного плана, но по принципу полезности; так, например, немалое место в нем занимала малопривлекательного вида компостная куча, а за домом — там, где у нас красовалась прямоугольная лужайка и круглая клумба с кустами рододендрона, — у них все было засажено невзрачными, больше похожими на сорняки кустами картофеля. Комната Гейра располагалась на том же месте, что и моя, его сестра Гру занимала комнату, в которой у нас жил Ингве, а родители, в точности как у нас, — комнату между ними. Гейр ходил по комнатам, как ему заблагорассудится, бегал по лестнице, а если захочет перекусить, то сам брал из холодильника, что нужно для бутерброда, и сам его намазывал. Теми же правами пользовался у них и я: мог бегать по комнатам как захочу, или сам приготовить себе бутерброд, как Гейр. Часто мы сидели в гостиной, слушали пластинки «Кнудсена и Людвигсена»[8] и хохотали над ними или над Гейром, который не только помнил наизусть все тексты, но и исполнял их с теми же интонациями. Играть в футбол Гейр не умел, с мячом он вообще управлялся хуже некуда, что-то там у него было не в порядке с координацией, а главное, не было особого интереса, не возникало того жгучего желания, которое часто одолевало меня, и за ним, в отличие от меня, не водилось такого, чтобы играть после школы в футбол дотемна и все равно уйти не наигравшись, — в его характере это совершенно отсутствовало. В школе он тоже был не из первых. Он неважно читал, у него плохо шла арифметика, редко когда у него получалось толково пересказать то, что было рассказано или прочитано на уроке, но без всего этого он прекрасно обходился. Для него футбол и школа не играли большой роли. Он прекрасно умел передразнивать и имитировать, и в школе вокруг него собиралась большая компания, чтобы его послушать. Ему это нравилось, смех окружающих его раззадоривал на новые выдумки, все более и более дерзкие, служа своего рода горючим, без которого Гейр, впрочем, мог и обойтись. У него словно бы имелись свои собственные маленькие миры. Такие, как, например, рисование. Он мог целый день просидеть, не выходя из комнаты, и рисовать. Или мастерить авиамодели — тоже одно из его излюбленных занятий. У него был громкий, заливистый хохот, иногда переходивший в истерический. Он любил пукать, делал это с удовольствием, как бы экспериментируя, и часто поднимал эту тему в разговорах.