что бодрые слова ее не от одного лишь желания утешить его. Эта двадцатисемилетняя женщина умела и любила жить, и дело было не только в ее красоте и молодости. Похоже, она знала о жизни что-то такое, что делало ее очень интересной для нее и что ему, тридцатишестилетнему, еще нужно постигать.

Он лег на диван и стал думать об этом «что-то». Но думалось плохо. Негромкой болью напоминал о себе желудок — уж не «ухайдакала» ли и в самом деле его Шанталь? — с грязного серого потолка неподвижно падала и никак не могла упасть унылая серая тоска. И — не было Шанталь. Еще вчера он знал, что возвращение домой не принесет радости, что будет ему одиноко и тоскливо, но то было бы одиночество «вообще», к которому он более или менее привык за последние десять лет. И вдруг за какие-то пять-шесть часов непрошено возник в его жизни человек, чье отсутствие воспринимается как ощутимая пустота. Влюбился, что ли? Да нет, не то. По-женски она почти не волновала его. Во всяком случае, это «почти» можно в расчет не брать. Пока по крайней мере… Ее самой не хватало. Ее голоса, ее рук в бледных резиновых перчатках, энергичного наклона головы и голубого прищура глаз…

И Георгий стал ждать Шанталь. В первый же вечер он написал крупную записку: «Скоро буду. Г.» и, уходя, клал ее на середину пустого рыжего стола. А однажды вечером, испугавшись, что Шанталь не сладит с тугим замком, он вынул его из гнезда, разобрал и смазал. Ночами, боясь спать, он равнодушно работал над экспедиционным отчетом, зная о полной его бесполезности, под утро ложился, не гася настольной лампы, в полудреме прислушивался к шумам на лестничной площадке, — он был уверен, что сразу различит шаги Шанталь.

Приехала она только на восьмой день, в субботу. Услышав ее шаги, он торопливо оглядел чистую комнату, быстро направился к двери, на ходу одергивая свитер. И — остановился, взявшись за ручку двери: легкое цоканье каблуков Шанталь сопровождалось грубым, мощным аккомпанементом неторопливой поступи Кента. Георгий в эти дни почти не вспоминал о нем. «Хоть бы он ничего не испортил», — успел подумать Георгий, открывая дверь.

Через три часа, даже не проводив их вниз, до машины, Георгий тщательно, на два оборота ключа, запер дверь, доплелся до дивана и повалился на него, закрыв глаза. Со стыдом и отвращением вспоминал он свое долгое, восьмидневное ожидание. А чего, собственно, ждал? Ну вот, она и приехала. И улыбнулась ему, когда он открыл дверь, — как, наверно, улыбается соседям по площадке. А за ее плечом монументально возвышалась фигура Кента, его крупное бесстрастное лицо, спокойный взгляд и большая ладонь, почему-то обхватившая локоть Шанталь. Крепкая, уверенная рука собственника. Зачем он приехал? Ведь Георгий не ждал его. Он совсем не нужен был здесь. Нужна была только Шанталь, но не такая, стоящая впереди Кента, и не нужно было, чтобы тот поддерживал ее под локоть, словно она могла упасть, и не нужно было, чтобы Кент держал в руках громоздкую хозяйственную сумку, в которой, ясное дело, находилось множество вещей, необходимых в его холостяцкой квартире. Наверное, шторы и, может быть, даже этот чертов дуршлаг…

Там действительно оказались шторы, почти новые, и мясорубка, хотя Георгий купил свою, и дуршлаг, и четыре фарфоровых чашки, — видимо, остатки чайного сервиза, — и даже передник, который Шанталь сама, улыбаясь, повязала ему со словами: «Вот вам и спецодежда домохозяйки…» И, слава богу, все это было выложено не сразу, а после приличествующих случаю вопросов о здоровье и тринадцатиминутного ожидания, — приехали они в три тридцать восемь, а сумку Шанталь начала разбирать только в три пятьдесят одну…

Ничего этого не нужно было. Ни сумки, ни Кента (а может быть, и Шанталь?). Уж очень они были деловиты. Кент, хозяйски оглядев квартиру, принялся устраивать карниз для штор, а Шанталь, улыбаясь, повязала ему цветастый передник и увела на кухню, стала очень обстоятельно объяснять, как готовить все эти стерилизованные кашки. Она все привезла с собой. Крупу манную и крупу гречневую, которую он терпеть не мог, макароны и вермишель, диетический творог, и молоко можайское, и набор терок, и еще что-то, на что Георгий не смотрел, и, кажется, даже не слушал Шанталь, и не понимал, о чем она говорит (но потом оказалось, что он почти все запомнил). И сколько брать крупы, и как разбавлять водой и молоком, и сколько минут варить на медленном огне.

Георгий почему-то избегал смотреть на Шанталь. Восемь дней назад это было просто и приятно, а сейчас — нет. И все-таки смотреть приходилось, конечно, — не будешь же, отвернув кислую физиономию, слушать объяснения человека, желающего тебе добра, только добра, ничего, кроме добра… Он смотрел. У нее было совсем другое лицо, чем восемь дней назад. И дело было не в косметике, весьма умеренной, не в запахе духов. Просто другое лицо другого, едва знакомого человека, почему-то однажды показавшегося таким близким. А были те же синие приветливые глаза, те же яркие улыбающиеся губы, тот же красивый нос с едва заметной горбинкой, которую он только что рассмотрел, стоя вплотную к Шанталь, иногда чуть касаясь ее плеча, — видно, наследие бабки-грузинки. Все то же, а лицо другое. Непонятно — и все же так. Почему?

И скоро он догадался. Ну конечно же Кент. Его не было рядом, и не ему объясняла Шанталь, сколько вермишели надо брать для стерилизованного язвенного супчика, она даже не смотрела на него, потому что не могла его видеть, но ведь он был за стеной, слышались его тяжелые шаги, хрипловатое покашливание, удары молотка и стук упавшей отвертки… И, наверно, кроме этих сугубо материальных звуков исходило от Кента еще что-то, что с легкостью пронизывало стену и воспринималось Шанталь. И это «что-то» делало ее всю — не только лицо — другой. Чужой. И не только для него, Георгия, но и для всех остальных, наверно, тоже…

Сейчас, лежа на диване, Георгий вдруг вспомнил, как инженер-радиоконструктор, посмеиваясь, объяснял небольшой компании, потягивая коньяк:

— Как, вы не знаете, что такое любовь? Это же очень просто. Любовь — это кибернетика… — Выжидающее трехсекундное молчание. — Передача и прием информации. И не только, пардон, в акте зачатия, где это совокупление генетических информации происходит. Каждое живое существо — и не только человека, естественно, — мы вправе рассматривать как сочетание передающей и приемной системы. Передатчик и приемник, — счел он нужным пояснить. — Жизнь — это и есть обмен информацией. Любовь, естественно, тоже. Но передаем мы не только шаблонные слова вроде: «Я люблю вас