– Пропащий? Это так вы себя видите? – рассердилась Бернадетт.

Артур даже покраснел от смущения.

– Нет, нет. Я так не думаю. Просто случайно услышал на почте. Вера говорит, что вам нравится заботиться о людях, которым не повезло. Вот она и называет таких пропащими.

Бернадетт вздернула подбородок.

– Ну, этой глупой особе больше нечем заняться, кроме как сплетничать о других. А по-моему, лучше заботиться и помогать другим, чем стоять без дела и не приносить никому пользы.

Артур видел, что обидел ее. Бернадетт редко сердилась на кого-то.

– Извините. – Хорошее настроение моментально испарилось. – Мне не следовало так говорить. Я просто не подумал.

– Я рада, что вы это сказали. И я никогда не считала вас пропащим. Я видела в вас достойного мужчину, потерявшего жену и нуждающегося в небольшой заботе. Разве это преступление? Разве я поступаю нехорошо, когда помогаю другим людям, уделяю им немного внимания? Ноги моей больше не будет в этом почтовом отделении. Эта Вера бывает иногда такой жестокой.

Артур никогда не видел Бернадетт такой взволнованной. Ее обычная улыбка исчезла. Она определенно перестаралась с подводкой глаз, и густые черные линии потрескались и шелушились. Плохой знак? Он старался не думать об этом.

– Пирог так вкусно пахнет, – пробормотал Артур слабеющим голосом. – Можно поесть на улице. Погода сегодня прекрасная.

– Ненадолго, – фыркнула Бернадетт. – По прогнозам, дожди ожидаются уже в ближайшие дни.

Она встала и подошла к плите, проверила температуру и немного прибавила. Потом взяла противень и открыла дверцу духовки. И тут пирог пополз с противня. Он скользил и скользил, пока не повис в рискованном положении над краем. Бернадетт и Артур наблюдали за ним как зачарованные. Пирог качнулся и начал ломаться. Половина его оторвалась, перевернулась и шлепнулась на пол. Крошки раскатились по линолеуму.

Из половины, оставшейся на противне, сочилась фиолетовая ягодная начинка. Рука Бернадетт задрожала. Артур быстро подошел и забрал у нее поднос.

– Упс. Вы садитесь, а я приберу. Только схожу за совком и щеткой. – Вернувшись, он наклонился с совком и услышал, как в спине хрустнуло. И тогда же заметил, что глаза Бернадетт наполнились слезами. – Ничего страшного. Добрая половина еще осталась. Знаете, я до сих пор не знаю, как правильно ее называть.

Бернадетт прикусила щеку.

– Эти ягоды называют по-разному – и черника, и голубика. – Голос ее дрогнул. – Помню, я собирала их, когда была девочкой. Моя мать всегда догадывалась, где я была, когда я приходила домой с фиолетовым языком и фиолетовыми пальцами. Они были такие вкусные, когда берешь с куста. Мы обычно заливали их соленой водой, и все маленькие червячки выползали наружу. Раньше, когда я ела пирог, мне было интересно, остались там эти жучки или нет.

– Они попадали в духовку, – заметил Артур.

– Пусть бы лучше сгорели, чем утонули. В любом случае, не самая лучшая смерть.

– Не думаю, что бывает хорошая смерть.

Разговор получился не очень приятный.

– Да. – Бернадетт уставилась в окно.

Артур тоже выглянул наружу.

Фредерика вполне благополучно расположилась в рокарии. Ограда осталась высокой. Он ждал, что Бернадетт скажет что-нибудь насчет погоды или сада, но она молчала. Похоже, происшествие с пирогом сильно ее расстроило, и Артур ломал голову, пытаясь придумать, что бы еще сказать. Пожалуй, общей темой могла стать еда.

– Знаете, в Лондоне я съел сэндвич с колбасой, сидя прямо на траве. Он был такой жирный, залитый кетчупом, и в нем был жареный лук. Ничего вкуснее я не ел за всю жизнь. Кроме, конечно, ваших пирогов. Мириам считала верхом невоспитанности есть горячую пищу на улице, в общественных местах, особенно во время прогулок. Я чувствовал себя немного виноватым, но и одновременно свободным.

Бернадетт отвернулась от окна.

– Карл требовал ростбиф каждое воскресенье. У них в семье так было заведено. Однажды я приготовила индейку, и он ужасно расстроился. В его понимании я оскорбила его семейную традицию. Ростбиф в воскресенье давал ему ощущение комфорта. Приготовив индейку, я поставила под сомнение все его воспитание. После его смерти я продолжала готовить ростбиф в память о нем, но мне это никогда не нравилось. И вот однажды я не стерпела и приготовила себе сэндвич с чеддером и маринованным луком. Я едва смогла его проглотить – мне казалось, что я предаю память Карла. Но на следующей неделе я сделала это снова. И то был лучший сэндвич, который я когда-либо пробовала. Теперь я ем то, что хочу, когда захочу. Но я никогда не откажусь от ланча с ростбифом, пусть даже он мне и не по вкусу, потому что Карл был тем человеком, с которым я съела бы любой ростбиф.

Некоторое время оба молчали, думая о своих ушедших супругах.

– У меня есть немного вкусного чеддера из деревни, – сказал Артур. – И всегда есть маринованный лук. Я могу сделать нам обоим по сэндвичу, а потом мы могли бы угоститься вашим черничным пирогом.

Бернадетт уставилась на него с непонятным выражением.

– Знаете, вы ведь в первый раз приглашаете меня на ланч.

– Правда?

– Да. Это очень мило с вашей стороны, Артур. Но я не хочу отнимать у вас время.

– Вы ничего у меня не отнимете. Я просто подумал, что было бы неплохо посидеть вместе за ланчем.

– Для вас это настоящий прорыв. Стремление к социализации. То, что вы захотели общаться.

– Это не научный эксперимент. Я просто подумал, что вы, возможно, проголодались.

– Тогда я приму ваше приглашение.

Сегодня она была какой-то другой. Даже двигалась иначе – не быстро и целеустремленно, а неторопливо и рассеянно, словно думала слишком о многом.

Артур ожидал стычки за контроль над кухней, когда она потребует, чтобы он сел и почитал газету, а сама будет каждые три минуты заглядывать в духовку. Но когда он достал из холодильника сыр, Бернадетт сказала, что выйдет в сад. Она бродила там, пока он разрезал пополам пару булочек и щедро намазал их сливочным маслом.

Впервые с тех пор, как ушла Мириам, он ел дома не один, и ему было приятно в компании. Обычно Бернадетт только приносила рулеты и пироги и строго следила за тем, чтобы он их съел, но сама никогда к нему не присоединялась.

Теперь он виновато вспоминал, сколько раз прятался от нее и ругался, когда приношения падали на коврик, пока он изображал из себя статую. Как она мирилась с его поведением, почему не отказалась от него, оставалось только гадать.

– Ланч готов! – крикнул он в заднюю дверь и, разрезав булочки на четыре части, положил их на