даже не помнила, что такого веселого сказала. Он упал рядом, и вместе мы уставились на звезды. Такие яркие и холодные, сегодня они сверкали будто перья на крыльях ангелов. Платье наверняка было безнадежно испорчено, но я и не думала огорчаться. В объятиях Джона было глупо грустить.

— Я так рад, что встретил тебя, — шептал он мне между поцелуями. — Такая беззащитная, такая маленькая, и с таким огромным мнением на все, что правильно и неправильно. Я смеялся над тобой и пренебрегал тобой до момента, пока не стал восхищаться. Твоей самоотверженностью. Твоей безграничной добротой и любовью. Мария, ты словно святая, что спустилась с небе. Держа тебя в объятиях я будто совершая богохульство, но остановиться — выше моих сил.

— Я вовсе не святая, — задыхаясь, ответила я. — Обычный человек.

Джон остановился, и посмотрел мне в глаза. В них отражался свет всех звезд, что сияли над небосклоном.

— Ты позволишь?

Должно было быть тысячи возражений и запретов. Страхов, что внушил мне барон и остальные, кто нападал на меня. Но я чувствовала лишь безграничную, переполняющую меня нежность. Сколько не старалась, не смогла бы вспомнить, почему желать Джона — запретно.

— Да.

Его рука медленно, оставляя после себя раскаленный след, поползла по моей ноге, оголяя одну, затем другую. Он сцеловывал мои вздохи, ласкал мои груди своим горячим ртом, а я металась, желая большего, но не зная, как о том просить. Когда его рука притронулась к моему естеству, я всхлипнула от разряда, пронзившего все мое тело. Я подалась навстречу его руке, так властно ведущей себя в таких потаенных местах. Но от стыда не осталось и следа. Я сама целовала Джона с не меньшей страстью, забираясь руками в его шелковые локоны, сжимая их и заставляя прижиматься ко мне. Языком он выводил что-то немыслимое на моей груди, лаская так, как я и подумать не могла. Его грубые пальцы в мозолях на моей нежной коже дарили немыслимые ощущения, заставляя стонать, точно блудница, и желать, желать, чтобы он был еще ближе. Невероятные движения его пальцев, и что-то нарастало во мне, и взорвалось, будто я оказалась переполнена звездным светом. Джон пил крик с моих губ, а я лежала, не зная, все ли я еще в этом мире, ведь столько чувств и столько эмоций невозможно испытывать враз.

— Мария, какая же ты…! — у Джона, всегда такого уверенного, не хватало слов. Он целовал меня, будто я могла исчезнуть, стоило ему закрыть глаза, хотя я и на ноги-то вряд ли могла бы сейчас подняться. — Видела бы ты сейчас себя. Что ты со мной сделала? Приворожила?

— Нет трав, которые такое могли бы сделать. — Я гладила его по лицу, по груди. Хотелось, чтобы и он почувствовал себя так же волшебно, как и я. Но я ничего не знала, не умела. То, что повивальные бабки описывали мне в деревне больше походило на работу, и никак не могло вызывать таких всепоглощающих чувств.

Джон рассмеялся, и обнял меня. Я чувствовала его возбуждение, но не представляла, как поступить.

— Что мне сделать? Чтобы тебе было так же хорошо?

Он выдохнул мое имя и обнял.

— Ты ведь не ведаешь, о чем спрашиваешь. Я такой жадный, что могу отнять все.

Я отстранилась, и взяла его лицо в свои ладони, заставляя смотреть на меня. В его глазах было восхищение и мольба, и страсть, и от этого взгляда я испытывала столько же наслаждения, столько от его прикосновений.

— Ты не можешь отнять то, что отдано добровольно.

Со стоном он впился в мои губы, и поцелуй его был еще отчаянней, чем раньше. Его руки, такие не умелые, расшнуровывали мой корсет, разрывая в спешке тонкие шелковые ленты. Платье упало с плеча, оголяя его, и Джон припал к ему с поцелуями. Поддавшись порыву, я так же спешно расстегнула его жакет, стянула с него рубаху. Невозможно было представить, что когда-то я смотрела на его тело с отрешенностью монахини, ища только признаки болезни или выздоровления. Поджарое, мускулистое, словно шедевр, выточенный из камня, а не живой человек. Я припала к нему с поцелуями, губами и руками изучая шрамы на его теле. Джон стянул с меня платье и отстранился, полностью оголяясь сам. Мгновение мы не двигались, изучая друг друга взглядами. Джон был преступно хорош везде, и хотя я знала о процессе, но глядя, не могла не произнести:

— …не поместиться.

Руки жгло дотронуться, и Джон, уловив что-то в моем лице, взял мою руку и положил к себе. Горячий. Я неуверенно провела ладонью вниз и вверх, и он застонал. Его стон отозвался во мне, низ живота вновь налился огненной тяжестью. Еще! Я хочу увидеть, как он раствориться в наслаждении! Я сжала ладонь, и увереннее провела вниз-вверх. Джон вновь застонал, откинув голову назад, закрыв глаза. Такая власть над этим сильным и красивым мужчиной, что сейчас был совершенно беззащитен в моих руках, пьянила сильнее королевского вина и была слаще изысканнейшего десерта.

— Прекрати, — он наклонился, накрывая мою руку своей. — Я подарю тебе большее наслаждение. Мария, я подарю тебе все.

Его руки творили что-то невообразимое с моей плотью. Я плавилась, таяла, а он сцеловывал все мои слова и стоны. Вдруг что-то горячее прислонилось ко мне. Я распахнула глаза. Джон был совсем близко. Мучительно медленно он входил в меня, не отрывая взгляд. Я могла лишь неровно всхлипывать, и будто зачарованная, не сводила с него взгляда. Боль пронзала меня, но его нежный шепот, поцелуи, ласкающие руки отвлекали, смешивая боль с наслаждением в причудливый, сводящий с ума напиток. В какой-то момент боль стала ослепительной, я вскрикнула, и Джон прижался ко мне, прекращая двигаться, согревая собственным теплом. Я плакала, от боли, от переполняющих меня эмоций. Больше никогда не хотелось отпускать Джона из рук, хотелось, чтоб он безбожно ласкал меня своими губами всегда. Чтоб он начал двигаться вновь. Оледеневшее от боли тело распалялось вновь под его ласками. Моя грудь, ставшая предательски чувствительной, отзывалась на его прикосновения, словно лютня в руках музыканта. Прошли ли века или мгновенья, но боль ушла.

— Продолжай, — попросила я.

— Надо еще немного подождать, может стать больнее.

— Продолжай! — приказала я и впилась в его губу кусающим поцелуем. Джон застонал, и резко двинулся, вырывая всхлипы из нас обоих.

Он двигался все быстрее, едва не рыча, и я подстраивалась под его движения. Не было изящества, происходящее не могло быть больше непохожим на описываемое матренами в деревне. Я словно падала в адскую бездну