Однако на этом нить повествований о приключениях, свалившихся на наши головы всего-то за какие-то двое суток с небольшим хвостиком, обрываться не спешила. На маршруте нам, спустя короткий промежуток времени, начали встречаться покушанные хищниками и дождями тела мертвых людей. Кто-то под деревом, кустом, еще одни — в канаве, яме, залитой грязью. Ни у кого при себе не осталось ни оружия, ни вещей, ни даже сапог — поработали «доброжелатели». И виноватыми в их кончине оказались не животные, а то, что живет в Истлевших Землях с середины весны, — голод. Ни один из обнаруженных нами усопших, очевидно, не оказывал никакого сопротивления, нигде не смогли отыскать ни единой гильзы или следов борьбы — все в точности указывало на отсутствие какого-либо насилия извне и наступление смерти уже задолго до когтей и зубов. Они тоже шли в Грим, как и мы, рассчитывая на скорое избавление от мук, вот только не хватило сил.

Потихоньку припекало. Солнышко, особенно разгоряченное сегодня, близилось к своему апогею, по-королевски растрачивало, не скупясь, вислые золочено-аметистовые завитки лучей. Приустал ветерок, разогнавший предутреннюю мглу. Ступал он теперь по земле тихонечко, конфузливо, все как-то держался овражков да низин, вовсе не шумел. Согбенные деревца и кусты, попрятавшие свою черноту под блестящей кольчугой искрящегося света, уронили карикатурные тени. Брюзжал над обмелевшими выбоинами и горками камней гнус. Где-то за домами слева гомонили костоглоты, громоподобно повизгивали мясодеры. А потрошители, толкаемые на вечные искания корма для себя и волчат, затянули справа, в подлеске, меланхолическую, горькую арию, бессознательно пробивающую на сочувствие и меня, и Дина.

Ву-у-у-у… Ау-у-у… о-у-у…

— Воют-то как, страдальцы! Прямо душа слезами обливается! — лирически высказался Дин, бряцая добытыми в неравном бою парочкой годных к продаже ружей и кустарно сделанным арбалетом «Мусорщиков». Топал тяжеловесно, враскачку, по-матросски, нередко пыхтел, сквернословил, с ожесточением вшибая в клеклую землю изгрязнившиеся за ушедшие сутки ботинки. Кирпично-красное лицо под капюшоном, тронутое малыми колючками щетины, от этого сильнее накалялось, лоб сочился потом, белел морщинами, глаза неразличимо плескались чернотой. Далее добавил: — Вроде хищники, опасные и грозные, а все равно твари божьи — жалко: мучаются ведь не хуже человека, выводок свой не знают, чем накормить. Я вот вроде и охотник, зверолов, так сказать, но как ударят мне в голову иной раз подобные глубокие размышления, так все — стрельнуть рука не поднимается, грех. Один раз, помню, неделю ружья не поднимал, голодал, представляешь? Вот не могу я животное убить — и хоть ты расшибись об пол. Ну не могу! Сама мысль — что нож по сердцу! — Приумолк, помрачнел. А когда вышли к прямой дороге на Грим, разбитой колдобинами, — поделился: — Веришь, друг, или нет, но часто как и ты себя в этом отношении чувствую — так же презираю себя за пролитую безвинную кровь…

Расщедрившись на невеселый, скорее вынужденный смешок, я ответил так:

— Ты тоже не равняй себя со мной, Дин: я людей по приказу когда-то убирал, за деньги, сейчас — для самосохранения, оберегания семьи, а ты животных — из нужды, надобности, без личных счетов и злобы. В этом между нами очень большая непреодолимая пропасть. Моего мнения не спрашивали, «хочу» или «не хочу» — не интересовались. Бери и делай. Все. У тебя же всегда выбор был, оттого и совесть твоя чиста. В ту грязь, что мне когда-то «повезло» залезть, никогда не совался. Так что себя не кори — ходи мягче, не сутулясь: тяжести содеянного в прошлом на твоих плечах нет. — И, потерев плечо, затекшее от таскания еще одного автомата в нагрузку к первому, уже со вздохом: — Зверей, в конце концов, бог дал людям не только для красоты, но и для питания и обогрева…

По лицу видел: Дин хотел что-то сказать, дополнить, но обошелся одним только киванием, по обыкновению сотворив задумчиво-угрюмый вид.

Потом завязался глубокомысленный разговор о будущем, затронули весьма спорные и противоречивые темы глобального характера, семьи, ударились в прошлое. Напарник, за время нашего похода уже досконально зная мою историю с рюкзаком База и засадой, ставшую почти что легендарной, не упустил возможности отпустить на этот счет шутку:

— А лихо ты все-таки вопросик-то с молодым «Вараном» решил! С неприсущей тебе гуманностью! — задорно похохотал, поблескивая чернушками зубов. Обычно старался скрыть этот недостаток ладонью или же вовремя прекращая улыбаться, но, случалось, забывался, переставал смущаться. — Наверно, все ноги стер, пока к Дако бежал жаловаться! Не боялся, что подкараулить может, когда возвращаться из парка будешь? Мало ли, паренек-то на эмоциях да еще вдобавок самолюбие задето, я бы даже сказал — растоптано!

— Не-е-е, не боялся. У него же все на лице было написано: «Отпустите, пожалуйста, я так больше не буду!» Какой там стрелять? Да к тому же если бы чего за ним пронюхал — жажду мести, допустим, или задумки какие темные, — ни оружия, понятное дело, не оставил и уж тем более не выделил припасов. Так что здесь гарантии от выстрела в спину железные, — с желанием и пристрастием объяснил я, приоткрывая занавес давно ушедшей давности, даже вспомнил того парнишку, услышал молотьбу сердца, когда сделал к нему всего один шаг. И, восстановив в голове все голоса, действия, пошатывающиеся от волнения дула автоматов, мельчайшие детали вплоть до погоды на тот момент, — нахмурился, подумал: «Вроде столько времени уплыло с той поры, а в памяти этот денек держится крепко, не вымывается. А так хочется о нем забыть…»

Подождав, впитываясь в меня ожидающими глазами, прощупывая «готов я разговаривать дальше или нет», напарник осмелился задать другой вопрос, и на этот раз без какого-либо юмора в голосе:

— Как думаешь, живой он? Вернулся?.. — задержав упорный взгляд — откашлялся и потом отвернулся, всматриваясь в карликовые курганы, озелененные увялыми жальцами трав, и земляные насыпи, принявшие в свои черные объятия упавшие деревья.

— Не знаю, Дин. Ни разу паренька с тех пор не видел в Гриме. Его судьба для меня — потемки.

На такой ноте и закончили общение.

Вплотную подходили к Гриму. Начиная с середины дороги, отчетливо очерчивались невысокие, длиной в полгоризонта, бетонные стены с узкими бойницами и вышками часовых, двустворчатые широкие, обитые черной резиной, городские ворота, неизменно охраняемые двумя привратниками из числа «Стальных Варанов», денно и нощно бдящих за пригородом. Замутненным пунцовым стеклом поблескивала на солнце надежная эгида целого города — сплошной тяжелый навес из многослойной полиэтиленовой пленки, оберегающий жителей от дождей весной, летом и осенью и пепла зимой. Однако уход за таким неординарным инженерным решением требовался поистине грандиозных масштабов, и даже бюджет Дако — на заметку — заоблачный во всех Истлевших Землях — просто-напросто не мог потянуть такие разорительные затраты на поддержание защиты хотя бы на сносном уровне, дающей право, по сути, спокойно дышать всем обитателям Грима. В результате чего происходили регулярные утечки кислоты, проникновение опасных испарений и токсичной выгори, ежегодно уносящей жизни десятков людей, в том числе и торговцев, и послов других фракций, прибывающих сюда по дипломатическим и экономическим вопросам. А это, кстати говоря, не только крупные финансовые упущения, но и сокрушительный удар по репутации самого лидера «Варанов», привыкшего держать все в ежовых рукавицах. Разумеется, дыры и прорывы второпях заделывали другими более-менее подходящими кислотостойкими материалами, герметизировали и чинили опоры, но этих усилий хватало буквально до следующего ливня или серьезной метели, потом опять свершалось колесо бесчисленных повторений.