«Дай бог, до этого не дойдет… — вспыхивало в мыслях, — уже ведь боролись с таким, переживали… и сейчас справимся! Минует нас беда и в этот раз!»

А когда Клер проснулась с криками «мамочка, я задыхаюсь! Мне жарко!» — поняла: недуг легко сдаваться не собирается и не уйдет, пока не заберет с собой безвинное дитя. Черный, смрадно-гибельный подол одеяния смерти раздувался над ребенком, пытал пеклом, тянул жизнь, точно пиявки, дорвавшиеся до чужой плоти. Таблетки жаропонижающих больше не оказывали никакого действия, не сбивали температуру, аспирин — не забирал головную боль, вода — не утоляла жажду: бесполезны были все потуги борьбы. Ртутный столбик, будто бы мрачное предзнаменование близящегося конца, победоносно и безоговорочно полз вверх, рисуя раз за разом страшные цифры: «39,4», «39,6», «39,7».

— Как же тебе помочь?.. Как?.. — перепуганная, надломленная горем голосила мать, вытаскивая огненный градусник. — Доченька, ты скажи мне: что у тебя сейчас сильнее всего болит? Голова? Давай я тебе еще водички принесу и компресс сделаю?..

Выпившая уже шестую кружку, дочь, облепленная каплями пота, выбивающимися из-под высохшей тряпки, в беспамятстве отзывалась страдальческим оханьем, вертела головой и говорила требовательно, почти крича, срываясь:

— Воды хочу! Воды… воды! Жарко, мама!.. Дай воды… еще… — и опять пропадала в обмороке на несколько минут, а очнувшись, то кашляя, то усердствуя сделать вздох, взирала на мать мертвецки белыми глазами, как одержимая, тянулась скрюченными неузнаваемыми пальцами, в гневе верещала: — Воды мне!.. Хочу пить! Пить!! Воды!! Воды-ы-ы…

Плача, Джин упоенно целовала их, опять шла наполнять новую кружку, делать очередной компресс. Приходя — укладывала на лоб, с ошалелостью и страхом следила за тем, как тот, словно на раскаленной сковородке, иссушается прямо на глазах и не приносит никакой пользы, отдавала воду. Клер, давясь, по-звериному опорожняла ее в два глотка, просила еще.

«Неужели укол придется делать?.. — возникала у Джин пугающая мысль. — Как же тогда сбить температуру?.. Ничего же не помогает! И генератор сломан — суп не приготовишь, ведро не погреешь, а то хоть пропарила бы ее. Курт еще ушел… как же без него нелегко…»

В панике, напуганная, ослепленная простым желанием помочь своему чаду, она всерьез начала допускать такой вариант, хотела идти за ампулами, однако неожиданный стук в дверь понудил остаться на месте, напрячься.

— Это… не папа и дядя Дин… — трудно протянула Клер, простонала, вновь истекая потом, обрастая мурашками, — …они по-другому стучат, когда вдвоем приходят… и «это мы!» говорят…

— Да и рано что-то слишком — к пятнице-субботе ждем… — поддержала Джин, — я посмотрю, может, путники какие, — и добавила: — Не бойся ничего!

Сполна испив чашу горького опыта — на одних мысках прошла к двери, не глядя, извлекла из-под кипы тряпок заранее заготовленный заряженный пистолет, поздно отозвалась на чей-то зов:

— Вам чего? Новости нам не нужны — нечем заплатить. Уходите… — Прислушалась: у самого порога рвался детский плач, непонятная, бегучая речь. Повторила: — Уходите, говорю…

Ответили быстро.

— Мир вашему дому! Мы — кочевники! Просим помощи у вас! — с ярко выраженным восточным произношением обратился мужской голос. На заднем фоне слышались и женские реплики, но адресовались заливающемуся истерикой ребенку — спокойные, ласковые, неторопливые. Затем проговорил далее: — Мы долго шли, дожди отняли у нас еду и часть вещей! Нам больше нечего есть! Моя жена и сын умирают от голода! Если у вас имеется что-нибудь лишнее — поделитесь, пожалуйста! Будем благодарны вам!..

Джин сначала собиралась прогнать их прочь, да слезы чужого ребеночка растопили сердце, восторжествовало материнское чувство. Не распознав никакой опасности от гостей, доверившись — убрала оружие, ответила:

— Проходите, — и, откупорив щеколду, отворила дверь.

Возле нее стоял мужчина — смуглый, среднего роста, с большими добрыми карими глазами и длинным клинышком сальной бороды — и женщина — низкая, щупленькая, арабской наружности, черноволосая, держащая на руках хныкающего грудничка, замотанного в грязные тряпки. Оба были одеты в кислотостойкие, как у Курта, плащи, но совсем уж переношенные, пахучие, давно не стиранные и кое-где даже рваные. На голове отца семейства, под свободным капюшоном, выглядывал бледно-розово-белый платок, на шее болтались белые деревянные четки, респиратор, тело прятала футболка, ноги — брюки, подпоясанные кожаным ремнем, где на нем, справа, висел зачехленный продолговатый охотничий нож. Обувь — не по сезону теплые смятые ботинки, за плечами — рюкзак, торчащие из него колышки для закрепления палатки, расколотый приклад огнестрельного оружия. У супруги — синяя кофта, висящая мешком, такой же рюкзак, противогаз, маскировочные штаны, убранные в обрезанные до голенища сапоги. Она косилась на хозяйку как-то забито, щурилась, постреливала коричневыми глазами. Муж, невзирая на приглашение, пока не осмеливался войти в дом, чего-то ждал, топтался.

— Проходите-проходите! — повторила Джин, заметив растерянность новоиспеченных визитеров. — Не стойте же, проходите скорей! Не стесняйтесь!

Закрыв за ними дверь, отошла. В доме замаячили запахи долгой дороги, пыли, скитаний, сырой земли, давно не мытых тел. Путники, от всей души поблагодарив за приглашение, сняли капюшоны, начали разуваться, боясь запачкать пол. Удивленная такой воспитанностью, та поспешила остановить:

— Ну что вы, что вы! Не надо разуваться! — и приветливо добавила: — Полы все равно еще не вымыты, да и не до этого сейчас…

Из детской вылетел кашель, вздохи.

— Мама… кто к нам пришел?.. — Помолчала и опять: — Кто пришел?..

— У вас ребенок болеет? — вежливо поинтересовался мужчина, метнув туда навостренный взгляд. Дитя на руках жены не то от незнакомой обстановки, не то от стенаний другого ребенка еще сильнее раскапризничалось. Она незамедлительно прошла к столу, присела на свободный стул, закачала малыша, напевая какую-то колыбельную. Следом посмотрел на Джин и продолжил: — Я прав?

Хозяйка, заслушавшись иноземной песней, застопорилась, не отводя глаз от зажатой, одичалой матери с дитем, ответила нескоро:

— Да, дочка. Двенадцать лет, заболела ночью, температурит сильно, — и — Клер: — Доченька, к нам зашли ненадолго. Не волнуйся.

Клер ничего не сказала.

— Лечите? Что даете?.. — задал вопрос тот, пожевывая бронзовые губы, опоясанные гладким аспидным волосом. На лице изворотливо шевелилась левая загущенная скула, разлинованная высветленными неровными шрамами от чьих-то когтей, глаза горели тепло, беззлобно.

— А зачем вы спрашиваете? Какое вам дело до моего ребенка? — настороженно резанула Джин и далее строго: — Давайте не будем лезть не в свое дело, хорошо? Я вас впустила не для того, чтобы слушать советы…

— У меня было два сына. Двойняшки. Одного болезнь забрала два месяца назад. Долго не понимали, как с ней справиться. Его звали Имар… — перебил мужчина, померк в лице, — сам Аллах оплакивает его, и мы вместе с ним…