Марк лежал, чувствуя боль во всем теле, и слушал, как отец с дочерью говорят между собой по-арамейски. Потом они вернулись к нему и стали поднимать его на сделанные носилки, и он снова потерял сознание. Он находился на грани жизни и смерти. Один его глаз заплыл и не открывался, зато другим он мог видеть какие-то неясные образы. Уступы по обе стороны высохшего ручья. От каждого сотрясения при ходьбе несущих его людей он испытывал сильную боль, но он был защищен от палящих лучей солнца, потому что находился в тени каменных уступов.

Боль окружала Марка со всех сторон. Очередной раз погружаясь в забытье, он слышал шепот Хадассы: Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною…

— Ты совсем себя не жалеешь, моя госпожа, — сказал Юлий Фебе, поправляя узлы, которые он нес, идя за Фебой по узкой аллее возле пристани. — Так дальше нельзя.

— Я сегодня почти и не устала, Юлий. Не волнуйся за меня.

Раб поджал губы. Она просто изводила себя, заботясь о вдовах моряков и их детях. Вставала на заре, работала до середины утра, а потом звала его, чтобы он помог ей донести до нуждающихся семей еду и одежду. Возвращаясь на виллу во второй половине дня, Феба была уже совершенно вымотанной, и оставалось только удивляться, откуда у нее брались силы, чтобы вечерами заниматься в доме еще какой-нибудь работой, которую она специально для себя находила. Застать ее заснувшей за ткацким станком давно стало в доме привычным делом.

— Всех одеть и накормить невозможно, моя госпожа.

— Мы должны делать то, что в наших силах, — ответила Феба и подняла глаза на жалкие лачуги, мимо которых они проходили. — Так много нуждающихся людей, Юлий. — Она смотрела на старое тряпье, которое местные женщины вывешивали на просушку, а перед домами возились в дорожной пыли, играя в воинов, одетые в лохмотья дети. Некоторых мальчиков Феба уже знала и тепло поприветствовала их.

Юлий следил за ее действиями.

— Бедность всегда будет рядом, моя госпожа. Обо всех все равно не позаботишься.

Феба улыбнулась ему.

— Ты недоволен мною, Юлий.

Он снова поправил узлы на плече.

— Прошу простить меня, моя госпожа. Как я могу быть недовольным своей хозяйкой?

Видя его плохо скрытое недовольство, Феба перестала улыбаться.

— Ты прекрасно знаешь, Юлий, я никогда не напоминала тебе о том, что ты мой раб. Если хочешь, можешь хоть сейчас стать свободным человеком.

Юлий покраснел.

— Мой господин, Децим, не допустил бы, чтобы я покинул тебя.

— Но тебе нет нужды чувствовать себя в долгу передо мной, Юлий, — сказала Феба, подумав при этом, что расстаться с Юлием ей будет тяжело. Она всегда могла положиться на него. Ему можно было довериться во всем, и она просто не представляла, что бы она делала без его помощи. К тому же он был прекрасным собеседником.

Юлий сжал руки в кулаки. Как может женщина в возрасте сорока шести лет быть такой наивной? Неужели она не понимает, что он любит ее? Иногда он чувствовал непреодолимое желание сказать ей, какие он испытывает к ней чувства, чтобы она поняла, что он просто не мыслит себе жизни без нее. Лучше быть ее рабом и находиться с ней рядом, чем быть свободным человеком вдали от нее.

— Пока я раб, я рядом с тобой и могу служить тебе так, как ты сочтешь нужным, — сказал он, — а если я получу свободу, мне придется оставить твой дом.

— Я никогда не прогоню тебя из своего дома.

— Если я останусь у тебя, будучи свободным человеком, на тебя перестанут смотреть как на женщину, чье целомудрие не вызывает сомнения.

Феба нахмурилась на мгновение, а потом, поняв смысл сказанного, буквально взорвалась от негодования:

— Да люди никогда не подумают…

— Подумают, можешь не сомневаться. Ты живешь в мире, моя госпожа, но в действительности ты никогда не была частью этого мира. Ты даже не представляешь, на какие злые мысли способны люди.

— Я не такая глупая, Юлий. Я понимаю, что этим миром правит зло. Но тогда тем более мы должны бороться за добро. Мы должны помогать этим людям.

— Но ты же не сможешь помочь им всем.

— Я и не пытаюсь делать невозможное. У тех женщин, которым я помогаю, были мужья, работавшие у Децима или Марка. Я же не могу отвернуться от них, если они живут в нужде.

— А как же Пилия и Кандаса? А Вернасия и Епафра? Разве их мужья работали у господина Децима или твоего сына?

— Они исключение, — согласилась Феба, — об их трудностях я услышала от других людей.

— Ты же не можешь заботиться обо всем мире.

— Я и не пытаюсь заботиться обо всем мире! — несколько раздраженно сказала она. Что это он ей сегодня так докучает, когда она и без того чувствует крайнюю слабость? Она не просто устала, она просто выбилась из сил. Полностью. А ведь столько еще надо сделать, столько понять и увидеть, а времени так мало.

Юлий замолчал.

Прошло довольно много времени, прежде чем Феба снова посмотрела на него и увидела его каменное выражение лица. Он явно сердился на нее. Феба нежно улыбнулась ему.

— О Дециме ты тоже излишне беспокоился, как сейчас обо мне.

Но это было не так.

— Не в моем характере раболепствовать.

— Я тебя никогда об этом и не просила.

— Это правда, моя госпожа.

— Я же не ребенок, Юлий.

Он ничего не сказал.

— Не злись на меня, Юлий. Прошу тебя. Если бы ты только понял…

— Да я понимаю, моя госпожа, — мягко сказал он. — Ты стараешься занять каждую минуту служением другим людям, чтобы не оставалось времени на мысли о…

— Не говори об этом.

Юлия покоробила та боль, которую он услышал в ее голосе. Он вовсе не хотел ее обидеть.

— Есть вещи, которые я не могу изменить, Юлий, — сказала Феба, и ее голос дрожал от наплыва чувств, — но здесь я могу что-то сделать.

У двери в лачугу сидели две маленькие девочки, которые играли с какими-то грязными лоскутами. Одна из них первой увидела ее. «Госпожа Феба!» Вскочив, девочки выбежали на дорогу и побежали к ней, и их лица сияли яркими и веселыми улыбками.

— Здравствуй, Гера, — сказала Феба, смеясь в ответ на такое теплое приветствие.

Одна из девочек протянула Фебе свою куклу, чтобы Феба на нее взглянула.

— Это мне мама сделала, — похвасталась девочка. — Она сказала, что ты дала ей новую тунику, и она смогла сделать мне эту куклу из своей старой. Правда, красивая?

— Она просто прелесть, Гера, — сказала Феба, сдерживая слезы, которые особенно быстро подступали к ее глазам после разговора с Юлием. Может быть, он прав? И она действительно трудится с раннего утра и до поздней ночи лишь для того, чтобы забыть, что Децим умер, а ее собственные дети давно покинули ее?