— Выхожу! — крикнул я. — Смотри не выстрели с перепугу!

В ответ донеслось несколько непонятных фраз и раздался хохот. Мальчикам, смотрю, очень смешно. Ну-ну… посмотрим, кто будет смеяться последним.

Отложил «Винторез» в сторону, расстегнул пистолетную кобуру и сунул гранату в карман брюк. Мало ли что — кто там знает, как дело обернется? Не дай бог, конечно…

— Карим, — окликнул меня Поль, — не дури…

— Я что, совсем больной?

— Вот именно.

Метрах в двадцати от дома стоял смуглый и черноволосый мужчина лет тридцати пяти. Окладистая борода светилась седыми прядями. На голове была небольшая кожаная шапочка черного цвета — пяс. Парни из Демидовска называют их вайнахскими тюбетейками.

Мансур стоял, скрестив руки на груди, и смотрел, как я выхожу из дома. Рядом с ним было еще два человека. Один бородач даже белую тряпку на палку нацепил. Парламентер хренов. Одежда, оружие… Обычный камуфляж, «калашниковы» с подствольниками и разгрузки. На голове одного из них — зеленая повязка шахида. Судя по грязи на одежде и обуви — ребяткам пришлось побегать по этим краям. Интересно, Лучиано Барги тоже здесь? Или отсиживается где-нибудь в укромном местечке?

Я вышел на крыльцо и отряхнул рыжую кирпичную пыль с одежды. Спустился по ступеням и неторопливо пошел к нашим визитерам.

— Ас-салям.

— Ва алейкум ас-салям, — отозвался Мансур и вдруг сузил глаза. — Карим? Карим Шайя?!

— Он самый. Вижу, ты меня узнал, — хмыкнул я. Он прошипел что-то нечленораздельное и покачал головой.

— Опять ты на моей дороге встал… Нехорошо, Карим.

— Ты одним помогаешь, а я — другим. Не все же тебе одному победы собирать,[19]— сказал я и развел руками. Гаргаев, видимо, оценил мою шутку, и усмехнулся:

— Сам виноват. Воюешь против братьев по вере, вот и попадаешь в такие ситуации.

— Давай не будем о вере, Мансур?

— Что, разве неправду сказал?

— У каждого своя правда. Ты же знаешь, что я не поведусь на разговоры про священную войну с неверными. Поэтому, — я не выдержал и даже поморщился, — не начинай говорить о джихаде, хорошо? Оставь слова для этих, — усмехнулся я и кивнул на мужчину с зеленой повязкой. Тот зло оскалился, но промолчал. Правильно. Мордой не вышел, разговаривать при старших.

— Э-эх… совсем ты глупый, Карим. Седой уже, а глупый.

— Это спорный вопрос.

— Спорить не буду. Смотри сам. — Он сделал приглашающий жест и показал в сторону фьорда. — К нам прибыли наши люди. Скажу слово — и тебя вместе с твоими друзьями превратят в пыль. Мясо со стен можно будет ложкой соскребать. Хочешь такой смерти?

— Иногда и смерть кажется лучшим выходом.

— Эй, Карим… Глупые вещи говоришь. Ты цени мою доброту…

— Намекаешь на наши особые отношения?

— Бабы намекают, когда трахаться хотят, а я прямо говорю, — отрезал Мансур.

— Вот это меня и удивляет. Я же твой кровник, а ты меня отпустить готов.

— Твоя кровь от меня и брата не убежит. Дай срок — и мы с Умаром тебя достанем. И тебя, и дружка твоего, француза этого — Поля Нардина.

— А зачем нас искать? Мы здесь.

— Поль тоже? — дернул бровью Гаргаев.

— В доме. Собирается голову Руслану отрезать, если мы с тобой не договоримся.

— Эх, ш-ш-шайтан… Ваше счастье, что моего брата здесь нет.

— Где же он?

— Дома остался. Жена у него родила. Занят немного.

— Поздравляю с племянником, Мансур.

— Спасибо, Карим, — кивнул он и несколько секунд молчал. — Давай так сделаем: ты бери своих приятелей и уходи. Предками клянусь — не тронем.

— Эх, Мансур, Мансур…

— Что опять не так?!

— Видишь, ты мне про веру говоришь, а сам многобожие разводишь. С каких это времен правоверным разрешено клясться кем-то, помимо Аллаха? Это богу можно приносить такие клятвы.

— Погоди, Карим! Аллах сам клянется многими вещами, даже предрассветной зарей!

— Это присуще только Аллаху, — наставительно заметил я, — а людям разрешено клясться только его именем.

— Ты меня не перестаешь удивлять, Шайя. Говоришь как старый и мудрый муджтахид, а сам делаешь вот такие глупости, — сказал Мансур и кивнул в сторону банка.

— Мне далеко до мудрости и знаний. Да и образ жизни слишком грешный.

— Я дам тебе такое слово, Карим, и даже не скажу: «Если Аллаху будет угодно»,[20]— кивнул Мансур и улыбнулся.

— Это уже звучит лучше.

— Уходи и забудь о нашей встрече, до поры до времени. Только Руслана Вараева оставь живым и невредимым. И документы верни, которые ты с катера украл.

— Ну хорошо, допустим, я тебе поверил.

— Я слово дал!

— Кто мне поручится за этих оборванцев?

— Каких оборванцев? — окрысился Мансур.

— Вот этих, — сказал я и кивнул на группу парней, стоящих на соседней улице. Судя по всему, это не чеченцы, а итальянцы. — Извини, но им веры нет. Стрельнут в спины — и поминай как звали…

— Да я им головы отрежу…

— Мне это уже будет не важно.

— Что сам предлагаешь?

— Мы уходим, а на краю поселка отпускаем Руслана Вараева. Вместе с документами.

— Ты что, думаешь, я такой глупый, да? Тебе еще, может, и поверил бы, но этому бритишу, как его там… Эдварду Тревельяну, — он покачал головой, — нет…

— Ну тогда не знаю. — Я развел руками. — Живыми вы нас не возьмете, да и Русланчику перед этим голову отрежем. Тебя ведь и такой расклад не устроит.

— Конечно же нет!

— Думать надо…

— Есть предложение, — усмехнулся Мансур. — Вас там трое? Пусть один с нами останется. Вы уходите вместе с Русланом, а на границе поселка его оставляете. Я это вижу и отпускаю вашего человека. Он мне и даром не нужен.

— Я не могу принять решение в одиночку. Должен поговорить со своими друзьями. Дай нам два часа на размышление.

— Час, — сказал Мансур и показал один палец, — даю час времени. После этого я плюну на все и разнесу вашу хибару из пулеметов. Вместе с Русланом.

— Хорошо, Мансур. Будь по-твоему.