свидание с Ханом приближалось, и я нервничала по этому поводу, снова и снова прокручивая в голове возможные варианты развития событий. Если дела пойдут плохо… Возможно, именно этого стимула мне не хватает, чтобы закончить учебу, покинуть лабораторию, хотя бы для того, чтобы не видеть его каждый день. Если дела пойдут хорошо – ну, кто знает?

Я подъехала к дому. Кто-то припарковался на моем месте, поэтому я припарковалась на чужом, добавив кому-то проблем.

– Ма, – позвала я, войдя в свою квартиру. – Ты бы хотела увидеть Тихий океан?

Я поставила сумку в прихожей. Сняла обувь. Я не ожидала ответа, поэтому не удивилась, что меня встретила тишина. Я просунула голову в спальню, а мамы там не было.

В детстве у меня было это чувство уверенности, что вещи вокруг реальные и важные, что мир имеет смысл согласно божественной логике. Я любила Бога, моего брата и мою мать – именно в таком порядке. Когда я потеряла брата, двое других ушли. Бог исчез в одно мгновение, но моя мать превратилась в мираж, образ, созданный преломленным светом. Я двинулась к ней, но она не двинулась ко мне. Ее там никогда не было. В тот день, когда я пришла из школы и не нашла ее, я почувствовала себя тридцать девятым днем в пустыне, тридцать девятым днем без воды. Вряд ли я смогу пережить еще один такой случай.

«Больше никогда», – сказала мама, но я ей не поверила. Не желая и не планируя этого, я провела семнадцать лет в ожидании сорокового дня. Вот он настал.

– Ма? – заорала я. Это была маленькая квартира. Из середины гостиной было видно почти все, что только можно было увидеть. Мамы явно не было дома. Я бросилась в ванную, единственную комнату с закрытой дверью, но матери там тоже не оказалось.

– Ма? – Я выбежала наружу, вниз по лестнице, через нетронутые лужайки, по парковке со всеми неправильно припаркованными автомобилями, по тротуарам, сверкающим карбидом кремния. – Ма!

Я остановилась перед пожарным гидрантом и осмотрела комплекс. Я даже не знала, с чего начать. Я вытащила телефон и позвонила Кэтрин. Она, должно быть, почуяла, что что-то не так, потому что даже не поздоровалась, просто спросила:

– Гифти, ты в порядке?

– Нет, я не в порядке, – сказала я и задумалась, когда в последний раз так говорила. Признавалась ли я в этом когда-нибудь даже Богу? – Я пришла домой, а мама пропала. Ты можешь мне помочь?

– Держись. Сейчас приеду.

Когда она подъехала, я сидела на гидранте, опустив голову между колен, и смотрела на его ярко-красный цвет, который каким-то образом отражал мое состояние.

Кэтрин положила руку мне на плечо, немного сжала, и я встала.

– Она не могла далеко уйти пешком, – сказала подруга.

Пока Кэтрин возила нас сначала по моему маленькому жилому комплексу, а затем по главной дороге, которая вела к магазину, к университетскому городку, я представляла себе каждый мост, каждый водоем.

– Она здесь кого-нибудь знает? – спросила Кэтрин. – Кому-нибудь могла позвонить?

Я покачала головой. У мамы здесь не было церкви; не было собрания, которое могло бы ее поддержать. Была только я.

– Может, нам стоит вызвать полицию, – сказала я. – Она бы этого не хотела, но я не знаю, что еще делать. Как думаешь?

А потом мы увидели ее, под деревом, недалеко от дороги. Она купалась прямо в пижаме, без бюстгальтера, с растрепанными волосами. Мать ругала меня, если я выходила из дома без серег, а теперь выкинула это.

Я даже не стала ждать, пока Кэтрин остановится. Я просто выпрыгнула из машины.

– Куда ты ушла? – крикнула я, подбегая к матери и обнимая. Она была жесткой, как доска. – Где ты была? – Я взяла ее за плечи и сильно встряхнула, пытаясь заставить ее взглянуть на меня, но она не хотела.

Кэтрин отвезла нас обратно в мою квартиру. Она сказала несколько слов моей матери, но в остальном поездка прошла тихо. Когда мы добрались ко мне, подруга попросила мою маму подождать у машины, а сама взяла меня за руку.

– Я могу остаться, если хочешь, – сказала она, но я покачала головой.

Кэтрин помедлила, наклонилась ко мне ближе и сказала:

– Гифти, утром первым делом я вернусь и помогу тебе во всем разобраться, хорошо? Обещаю. Звони мне сегодня в любое время. Правда, в любое.

– Спасибо, – сказала я. Я вышла из машины и отвела маму в свою квартиру.

Внутри мать выглядела маленькой и сбитой с толку, невинной. Я была так напугана и зла, что забыла пожалеть ее, но теперь мне стало ее жалко. Я затащила маму в ванную и начала набирать воду. Стянула с матери рубашку, проверяя запястья. Развязала шнурок на ее пижамных штанах, и те сами сползли вниз шелковой лужицей.

– Ты что-нибудь принимала? – спросила я, готовая открыть ей рот, но, к счастью, мать покачала головой. Когда ванна наполнилась, я попросила ее залезть. Лила воду ей на голову и смотрела, как ее глаза закрываются и открываются от потрясения, от удовольствия.

– Мама, я умоляю тебя, – начала я на чви, но не знала язык, чтобы закончить предложение. В любом случае не уверена, как бы я его закончила: я умоляю тебя остановиться. Умоляю тебя проснуться. Умоляю тебя жить.

Я вымыла мать и причесала ей волосы. Я намылила ее тело, проводя губкой по каждой складке кожи. Когда я добралась до ее рук, она схватила одну из моих, прижала к сердцу и удержала там. «Ebeyeyie», – сказала она. Все будет хорошо. Она говорила это Нана, когда мыла его. Тогда это было правдой, пока не стало ложью.

– Посмотри на меня, – попросила мать, взяв меня за подбородок и развернув к себе. – Не бойся. Бог со мной; ты меня слышишь? Бог со мной, куда бы я ни пошла.

~

Наконец я уложила ее в постель. Я просидела у ее двери целый час, прислушиваясь к храпу. Я знала, что не засну. Я знала, что должна оставаться там, бодрствовать, но потом начала чувствовать, что в моей квартире не хватает воздуха для нас двоих, поэтому ускользнула, чего никогда не делала, когда была подростком. Я села в машину и направилась на север в сторону Сан-Франциско, ехала с опущенными окнами, глотая воздух, и ветер хлестал меня по лицу и высушивал губы. Я продолжала их облизывать.

«От этого только хуже станет», – всегда говорила мама.

Она была права, но меня это никогда не останавливало.

Я не знала, куда еду, только знала, что мне не хочется находиться среди мышей или людей. На самом деле я даже не хотела быть рядом с собой, и,